с тем, чтобы быть ему полезным, что мы можем научиться приносить пользу и что в этом нам помогает и религия» [191].
Подобно Беришу и Лангеру в Лейпциге, Зальцман стал старшим другом и учителем Гёте. В этих отношениях Гёте характеризует себя как человека гениального, но нуждающегося в разумном руководстве. Он называет себя «флюгером» [192]. Зальцману Гёте будет писать из Зезенгейма о своей любви к Фридерике Брион: именно благодаря этим немногочисленным письмам мы из первых рук можем узнать об этой любовной истории. Покинув Страсбург, Гёте еще какое-то время поддерживает связь с Зальцманом. Однако в конце концов именно старший товарищ утрачивает интерес к их дружбе: гениальные фантазии младшего друга, по всей вероятности, казались рассудительному покровителю вдов и сирот при опекунском суде слишком оторванными от жизни. «Напишите же мне как можно скорее и не думайте, будто писать мне чаще – грех» [193], – просит Гёте в последнем письме к Зальцману.
За обеденным столом у мамзель Лаут Гёте находит еще одного друга – студента-теолога Франца Лерзе. Лерзе был одних лет с Гёте – тот увековечил его как «бравого воина Лерзе» в «Гёце фон Берлихингене». В драме Лерзе – преданный друг, воплощение верности и справедливости. Точно так же описывает Гёте и реального Лерзе, чья фамилия, к слову, писалась с акутом на последнем «е» и произносилась с ударением на последнем слоге как «Лерзé» (звучит уже не так «браво»). В «Поэзии и правде» Гёте пишет о том, как Лерзе «с обычной своей юмористической суховатостью то и дело напоминал нам о наших обязанностях по отношению к себе и другим и учил соблюдать известную дистанцию между собой и людьми, дабы возможно дольше мирно с ними уживаться» [194]. Гёте, по всей видимости, нуждался в подобных напоминаниях, поскольку после болезни в нем «сохранилась известная раздражительность», и Лерзе помогал ему обрести «внутреннее равновесие» [195]. Помимо того что Лерзе был искусным фехтовальщиком, он в этой компании сотрапезников выступал в качестве судьи и арбитра в конфликтах и состязаниях. Он умел сохранять беспристрастность и не терпел несправедливости. В искусстве спора ему не было равных: остроумный и изворотливый, он жонглировал тезисами и аргументами свободно и легко. Не будучи юристом, Лерзе изъявил готовность выступить оппонентом на защите диссертации у Гёте, причем своими вопросами не раз поставил будущего кандидата в тупик.
Наиболее сильное и продолжительное влияние на мировоззрение Гёте оказала встреча с Иоганном Готфридом Гердером, который хотя и был всего на пять лет его старше, но уже успел приобрести известность и манеры уверенного в себе, важного человека и любил демонстрировать свое превосходство. Гёте тоже поначалу относился к Гердеру как к непререкаемому авторитету. Свое знакомство с ним, старательно избегая слова «дружба», он называет «самым значительным событием» [196] страсбургского периода. Особенно ему запомнилась сама сцена их знакомства. В десятой книги «Поэзии и правды» он описывает, как заметил у входа в гостиницу «У Святого Духа» человека, собиравшегося идти наверх. Незабываемое первое впечатление – черный шелковый плащ, длинные полы которого были подобраны и небрежно засунуты в карманы брюк. Галантная и приятная внешность – его можно было бы принять за благородного аббата. Гердер держал себя приветливо и дружелюбно, однако вскоре достаточно было самого незначительного повода, чтобы Гёте почувствовал себя в роли нерадивого ученика, и от этого чувства он не смог избавиться за все месяцы, что провел в Страсбурге. Это было новое для него ощущение, потому что до сих пор его старшие, более опытные друзья обращались с ним «бережно» и, возможно, даже «баловали его своей уступчивостью». С Гердером отношения складывались иначе: у него никак «нельзя было заслужить одобрения, хоть из кожи вон вылезай» [197]. Гёте стойко переносил такое отношение, ибо Гердер полностью изменил его мировоззрение.
Гердера привела в Страсбург болезнь глаз: он надеялся избавиться от нее путем сложной и болезненной операции на слезном мешочке, делать которую должен был знаменитый хирург Лобштейн. Необходимо было прорезать дно слезного мешочка, пробуравить расположенную за ним кость и затем с помощью вставленного в отверстие конского волоса предотвратить его зарастание. Гёте нашел в себе мужество присутствовать при этой поистине пугающей операции и «мог <…> быть полезным этому достойному человеку» [198]. Увидев, как стойко переносит все мучения страдалец Гердер, Гёте простил ему его частые капризы и раздражительность.
Приобретя не только известность, но и многочисленных врагов своими сочинениями по истории литературы, философии и богословию, в мае 1769 года Гердер оставляет должность проповедника и преподавателя соборной школы в Риге и на торговом судне бежит от неурядиц службы и распрей в литературном цехе. До этого он жил «в оцепенении чувств», и вот наконец настало время для ослабления самодисциплины, пишет Гердер в дневнике, в то время как за бортом корабля бушует шторм. Полный замыслов и планов, Гердер сходит на берег во Франции и едет дальше в Париж, где встречается со скептиком Дидро. В столичном обществе ему оказывают почтительный прием, но при этом находят его идеи неясными и необоснованными. Он возвращается в Германию, где ему предлагают примерить на себя роль Цицерона, сопровождая сына любекского архиепископа в его путешествии по Европе. Задача воспитания и развлечения отрока в состоянии депрессии не соответствовала его амбициям, но хорошо оплачивалась, и (в несогласии с самим собой) он принимает это предложение. В таком настроении – полный замыслов и идей, но недовольный жизнью – он и встречает молодого Гёте.
Гердер, безусловно, не мог не поддаться личному обаянию нового знакомого – ему пришлись по душе его прямодушие, готовность учиться новому, уверенность в себе, непосредственность, изобретательность, талант к импровизациям, легкость и беззаботность. Но с одной немаловажной оговоркой: «Гёте и вправду хороший человек, только крайне легковесный, слишком легковесный и несерьезный» [199], – пишет Гердер своей невесте Каролине Флахсланд.
Когда одно за другим были опубликованы первые крупные произведения Гёте, прежде всего «Гёц» и «Вертер», в переписке и разговорах с самим Гёте Гердер обычно был настроен критически, не придавая особого значения его успеху или в лучшем случае снисходительно его признавая, тогда как в общении с другими он нередко выказывал восхищение новыми сочинениями Гёте. Гёте не переставал удивлять Гердера все новыми творениями, предпочитая раньше времени не распространяться о работе над ними. В «Поэзии и правде» Гёте объясняет, почему так поступал. Когда им овладевал интерес к определенным темам и предметам, он хотел оградить свое новое увлечение от ворчливого критиканства Гердера, «ибо никакая любовь, никакая привязанность не
