В последние дни XV века становится трудно провести границу между моралите и интерлюдией. Основное различие, кажется, лежит не в теме и обработке, но в месте и поводе представления. Интерлюдия была, как видно из названия, короткой пьесой, которую разыгрывали в середине чего-то еще, возможно, праздника — своего рода случайное развлечение. Публика, вероятно, хотела каких-то развлечений, помимо нравоучительных моралите. Итак, народное и аристократическое развитие одной и той же драматической формы начинает сосуществовать рука об руку. Знать в своих красивых домах смотрит утонченные моралите, поставленные актерами, которые являются как бы прислугой высокого ранга и носят ливреи своего господина; простые люди во дворах таверн или на деревенских лужайках смотрят более грубые моралите, поставленные неумелыми бродягами, которые рады были бы оказаться под защитой ливреи. Обе половинки нуждаются сейчас в соединении.
Аристократическая пьеса моралите, интерлюдия, часто приписывалась определенному автору, и начинают появляться имена вроде Рассела, Медуолла и Бейла. Бейл в «Интерлюдии Божественного промысла» горячо защищает ученые диспуты относительно свободной воли и добродетели в духе истинно реформаторской проповеди, но язык его пьесы тщательно отшлифован, пьеса имеет какую-то форму, и автор уже изучил преимущества разделения на акты. Медуолл написал пьесу «Фульгент и Лукреция», ее заглавие уже наводит на мысль о елизаветинской пьесе и использовании древней римской истории, чтобы проиллюстрировать спор о природе подлинного благородства. Она находится на полпути к елизаветинской практике. Но тюдоровские интерлюдии доставляют мало радости, им на смену приходят подчеркнуто лишенные нравоучительности безделушки Джона Хейвуда, который умер, когда Шекспир покинул школу. «Четыре Р»[19] — всего лишь болтовня, надуманное состязание между паломником (palmer), продавцом индульгенций (pardoner), аптекарем (pothecary) и бродячим торговцем (pedlar), не отягощенная нравственной назидательностью. «Действо о погоде» — просто мыльные пузыри, но она и не пытается стать чем-то большим, действуя как прохладительный напиток, внося закваску чистого развлечения в тяжелое дидактическое тесто.
Английская драма нуждается в другом материале, благодаря которому возникнет елизаветинская традиция, займет свое место в ней и Шекспир, который видоизменит и увековечит ее. Во-первых, она нуждается в театре. Специально построенные здания, которые имели «Лебедь», «Роза», «Глобус» и «Фортуна», возникли на базе елизаветинской гостиницы, из постановок в гостиничном дворе, затем появились бродячие актеры моралите, которые задерживались на одном месте не больше дня. Квадратный двор гостиницы окружала верхняя галерея, на которую выходили спальни. На свободном пространстве во дворе гостиницы тогда располагались случайные невзыскательные зрители, они могли только стоять, а наверху, на некотором подобии балкона, располагались зрители познатнее, дамы и господа, остановившиеся в гостинице. Сценой служила импровизированная платформа в одном конце гостиничного двора, прочную верхнюю галерею также использовали как пространство для действия. Представления увеличивали продажу вина и эля, и с возрастанием интереса к ним некоторые их организаторы превратили гостиницы в постоянные театры. Сцена теперь стала законченной структурой: то была платформа или утрамбованная площадка, выступающая в публику; крыша, которую поддерживали колонны, защищала актеров от дождя; верхняя галерея над сценой — необходимая ее часть, хотя когда-то ее использовали просто случайно, а сейчас она называлась террасой; пара дверей для входа и выхода; укромный уголок позади площадки удобен для интимных сцен и назывался местом для занятий. Происхождение от двора гостиницы заметно в уличных театрах даже в мелочах, и продажа прохладительных напитков является прибыльным добавлением к искусству. Когда «Глобус» Шекспира горит дотла в 1613 году, ревизор, чьи ягодицы опалил огонь, охлаждает их бутылкой эля.
Если театр возник во дворе гостиницы, его пьесы появились в Судебных Иннах (школах барристеров в Лондоне). Давняя народная традиция проложила себе путь в общедоступную драму Лондона окольными путями. Образованные любители показывали профессионалам, что делать. В 1561 году, как нам известно, был написан «Горбодук», белым стихом, который изобрел граф Сарри. Его авторами были Томас Нортон и Томас Сэквил, и пьеса была поставлена в школе барристеров Иннер Темпл. Сюжет заимствован из «Истории британцев» Джофри из Монмауда, средневекового летописца; в нем рассказывается о ссоре между Феррексом и Поррексом, сыновьями короля Горбодука и королевы Видены, из-за раздела королевства Британии. Поррекс убивает Феррекса, и королева Видена убивает Поррекса. Герцог Элбани пытается завоевать страну, и начинается гражданская война. В пьесе достаточно ужасов, как во всех елизаветинских трагедиях, но Нортон и Сэквил отдают дань уважения традиции Сенеки, который предпочитает рассказывать обо всех ужасных событиях, а не показывать их на сцене. Точно так же поступали и афинские трагики: если герой подвергается насилию, получает увечье или его убивают, то об этом провозглашает вестник.
На самом деле елизаветинские трагики создавали пьесы в манере Сенеки тремя способами. Они могли обратиться непосредственно к латинскому тексту Сенеки и попытаться передать его дух на английском. Так делали любители, которые писали для Судебных Инн. Вторым способом было обратиться к французскому драматургу Гарнье и использовать водянистый язык подражателя Сенеки как менее оскорбительный для публики, чем суровая риторика самого римлянина. Таким способом нельзя было добиться успеха ни в гостиной, ни в общедоступном театре. Самюэль Дэниэл опередил Шекспира, написав трагедию под названием «Клеопатра» для удовольствия интеллектуалов, которые группировались вокруг графа Пемброка. Она невыносима, особенно если перечитать ее прямо после «Антония и Клеопатры» Шекспира, потому что пьеса лишена особого аромата языка, что не компенсирует насыщенное ароматами действие. Третий способ был тот, которому следовало большинство популярных драматургов: имитация итальянской традиции, тех драматургов, которые называли себя последователями Сенеки, но засоряли сцену обезглавленными трупами. Это была традиция, которую Шекспир использовал в полную силу в «Тите Андронике», где есть изнасилование, убийство, увечье и, наконец, каннибализм.
Нам известно, что в свои первые годы в Лондоне Шекспир усердно учился, меньше у любителей Сенеки, больше у магистров искусства Оксфорда и Кембриджа, которые поставляли пропитанный потом материал для профессиональных театров. То, что было хобби для драматургов Судебных Инн, чьей первейшей обязанностью было изучение закона и блеска придворной жизни, было способом зарабатывать на жизнь для тех выпускников учебных заведений, которые не имели склонности ни к церкви, ни к судебной скамье и презирали искусство педагога. До того как отец Елизаветы распустил монастыри, монастырская и монашеская библиотека была готова принять ученого, не имевшего ни пенса в кармане, но теперь этот ученый, не имевший ни пенса, жил как хотел. Такие молодые люди, как Грин, Нэш, Пил и Кид, умели писать только скандальные памфлеты и пробовали свои силы в драме (если им, конечно, не взбредало на ум заняться шпионажем, подобно Марло, и закончить дни с кинжалом во лбу. Но Марло пришлось также писать пьесы). В то время это была достаточно тяжелая жизнь для человека, не имевшего ученой степени, подобно выходцу из Стратфорда, появившемуся на сцене и писавшему лучше самых лучших. Мы впервые встречаем имя Шекспира-драматурга в глумливой пародии, дымящейся горечью, завистью и негодованием.
