Зайдя как-то к Одинцову в кабинет, он, словно невзначай, спросил:
— Николай, а как попасть в кабинет профессора?
— А тебе зачем? — с улыбкой спросил Николай. — Ограбить, что ли, собрался? Ведь это нелегко.
— Если я не смогу, другие смогут, — сурово сказал Кухалейшвили.
Николай некоторое время подумал, потом сказал:
— Я у него в кабинете не был. Слышал, что кабинет за лабораторией, на втором этаже — и все.
— А как узнать, где его кабинет? — спросил Одинцова Кухалейшвили.
— Узнать нетрудно, но ведь если я туда пойду — могут заинтересоваться, почему я пришел на кафедру гигиены. Ведь я работаю в специальном отделе, который к гигиене имеет весьма отдаленное отношение. Вот если. И он, словно спохватившись, замолчал.
— Что, если? — заставил его говорить Кухалейшвили.
— Вот если ты анонимные письма пошлешь на мое имя и на имя директора, тогда я, возможно, скажу тебе, как попасть в кабинет профессора.
— А что я должен писать?
— А напиши просто, что работает в нашем институте профессор такой-то, что живет профессор один — бобылем, все силы отдает институту, но никто о нем не заботится, и что находятся такие люди, которые безвозмездно пользуются его сбережениями, так как профессор добр и никому в помощи не отказывает. Если такое письмо директор получит, то он наверняка поручит во всем разобраться мне. Понятно?
— Ну что ж, Николай, я все сделаю, как ты сказал, только ты узнай, постарайся.
Может, Одинцов еще не решил твердо быть соучастником кражи, но, советуя Кухалейшвили написать письма, он невольно стал не только соучастником, но и организатором кражи.
Я только что вернулся домой. Думал: наконец-то отдохну от работы, побуду дома. Гости все были уже в сборе.
— Сейчас поздравят нас с Новым годом, пробьют куранты — и прощай старый год! — сказала грустно жена. Годы идут быстро. Поэтому Новый год в равной мере праздник и грустный и радостный.
Не успели куранты начать свой новогодний перезвон, как раздался телефонный звонок. Я с ненавистью посмотрел на дребезжащий аппарат. Но каким бы неприятным ни был этот звонок, я поднял трубку. Звонил дежурный по МУРу.
И снова остался нетронутым мой бокал вина, и снова гости без меня встречали праздник, а я ехал по заснеженному городу, в котором остались только опоздавшие прохожие, семенившие по скользким тротуарам к своим домам, прижимая к груди свертки. Было тихо и светло от пушистого снега. Ночь казалась прозрачной.
Я вошел в здание медицинского института. В коридорах было пустынно, все двери закрыты, и из лаборатории профессора слабой полоской падал на пол тусклый свет электрической лампочки, приглушенной небольшим матовым абажуром. Я прошел через лабораторию в кабинет.
У дивана в луже крови лежал окоченевший труп профессора. Работники уголовного розыска внимательно осматривали кабинет, фотографировали, записывали.
Здесь же, в кабинете, была найдена и отмычка из твердой проволоки, заточенная рашпилем.
По всему было видно, что преступники не хотели убивать профессора, иначе они позаботились бы и об оружии.
.Письма, посланные Кухалейшвили, дошли до своих адресатов. Одинцов тут же, как получил письмо, пошел к директору института, возмущенный плохим отношением к профессору.
Оказалось, что и директор получил письмо такого же содержания. Стали советоваться, пригласив к себе еще начальника военной кафедры. И наконец, пришли к выводу, что Одинцов лично должен проверить факты, изложенные в письме. Этого Одинцов и добивался.
Чтобы создать видимость заинтересованности в судьбе профессора, он вызвал к себе парторга кафедры гигиены и устроил ему хороший нагоняй. Потом, прочитав парторгу популярную лекцию о том, как нужно относиться к людям, Одинцов предложил ему пройти к профессору на кафедру и ознакомиться, в каких условиях работает Игнатов.
Вот он корпус на Погодинской улице. Второй этаж. Лаборатория.
— В конце этой лаборатории кабинет профессора, — пояснил парторг. — Здесь он и живет и работает.
«Это хорошо, — подумал Одинцов, — лишний шум нам не нужен». Но парторгу он все-таки заметил:
— Пора бы профессору квартиру дать. Где это видано, чтобы ученый в одной комнате жил?
— Мы ему предлагали, но он наотрез отказался переезжать на другую квартиру. В этом кабинете он живет много лет, а ведь привычка — вторая натура.
— Ну ладно, — согласился Одинцов. — Давайте ему еще раз предложим, если не согласится, так пусть живет в своем кабинете.
План Одинцова был выполнен. Теперь он хорошо знал, что и как нужно делать. Письма были посланы недаром. Одинцов узнал все, не вызвав ни у кого подозрения. Если даже кто и будет потом проверять письма — Одинцова это не касается, ведь они написаны не его рукой, а Визбой — приятелем Кухалейшвили.
Вечером Одинцов встретился с Макеенко и Кухалейшвили. В этот вечер они тоже отправились на футбол. На стадионе Одинцов больше молчал, нежели говорил. Казалось, что он переживает за свою команду, которая, имея преимущества, не может забить гол. Лишь в перерыве, когда Николай Макеенко пошел за пивом, Одинцов рассказал Кухалейшвили, как можно пройти в кабинет профессора незамеченным.
— Молодец, Николай, — подбодрил его Кухалейшвили, — скоро на море поедем, и плохое настроение как рукой снимет — у нас скучать не дадут. Хорошего вина попьем, в деревню съездим.
— Это все так, а если найдут — что тогда?
— Ну, это как все сделать, — сказал Кухалейшвили. — То ли найдут, то ли нет.
После футбола Кухалейшвили поехал к товарищу, а Одинцов к Макеенко. Одинцов знал, что у Макеенко есть пистолет и хотел во что бы то ни стало его получить.
Они вышли со стадиона, и толпа внесла их прямо в метро «Динамо». У Белорусского вокзала они вышли.
— В магазин зайдем? — спросил Николай Одинцова.
— Надо бы, тезка, вот только как жена посмотрит на это дело?
— Обойдется.
— Тогда давай зайдем.
Они зашли в гастроном на углу улицы Горького и купили бутылку водки.
— Вот теперь порядок, — сказал Макеенко, — можно посидеть.
Жена встретила их радушно. Она знала, что они вместе работают, а ведь рабочим людям нужно иногда и поговорить в домашней обстановке. На столе появились огурцы, колбаса и даже белые грибы. Макеенко налил, и они выпили за здоровье хозяйки.
— Ох, хорошо пошла с воздуха, — сказал Одинцов и поежился.
— После футбола всегда хорошо идет, — согласился Николай.
Когда они налили по последней, Одинцов как бы невзначай сказал Макеенко:
— Николай, а ты пистолет все дома держишь?
