– Одиночество – это, к сожалению, удел звезд. – Мне подумалось, что по теории пирамиды наверху просто меньше места. – Ведь вы все такие блестящие, талантливые, симпатичные, вы лучше многих и многих, а значит, обречены на одиночество.
– Когда говорят, что ты лучше многих и многих, то со временем ты начинаешь в это верить. Самое главное – не начать верить слишком рано.
– Ваши отношения с продюсерами изобиловали трагедиями и скандалами. Многим хотелось знать, что Вы испытали, когда потеряли своего продюсера Юрия Айзеншписа, и как пережили конфликт с другим продюсером Батуриным.
– Работая с Айзеншписом, я понимал, что это последний проект в его жизни. – Выражение Димочкиного лица стало суровее. – Это не цинизм, я действительно чувствовал это. Меня поражало его рвение, постоянная неуемность. В тот период моей жизни я понимал, что все сразу не делается. Нельзя думать в самом начале своего пути, что ты – гений. Ты должен понимать, что этот период твоего обучения только в будущем принесет тебе дивиденды. Я начал работать с Юрием Шмильевичем в 2001 году, учась на четвертом курсе. Многие спрашивали, почему я не требую с него больше, ведь он на мне зарабатывал кучу денег. Но я понимал, что я свое возьму. В последние два года для меня перестало быть важным то, что я имею. Важнее было спросить у Айзеншписа, как у него дела. Я понимал, что ему нужны положительные эмоции, потому чувствовал приближение финала. И чтобы сейчас ни говорили, мы плодотворно работали. Если бы Юрий был сейчас жив, он бы это подтвердил. Когда его не стало, я записал две программы, в которых выражал свои чувства. Месяца через четыре я решил, что больше не буду об этом говорить – с таким бездушным отношением столкнулся. Я помню, на панихиде в Доме кино, когда все собрались, я хотел сказать речь, но не смог. Второй раз в жизни я потерял человека, который был мне близок. Невозможно понять, что человек недавно жил, ходил, общался, и вдруг его не стало. Сначала не стало моего друга Леонида Нерушенко из группы «Динамит». Потом через пятнадцать дней умер Айзеншпис. На меня свалилось столько доселе неизвестных мыслей и эмоций, что я не знал, что с ними делать. Уже зная, насколько циничен мир шоу-бизнеса, я понял, что после панихиды все разойдутся и будут заниматься своими делами. Прочитав речь со второй попытки, я призвал людей быть настоящими, делать все искренне, говорить только правду. После этой встречи ко мне подошли некоторые известные персоны и сказали: «Дима, тебе не показалось, что эти слова могли кого-то обидеть?» Представляешь, как быстро люди самоопределились?
– Они имели в виду себя? – догадалась блондинка.
– Конечно! Я отменил концерты, меня осуждали. В эту историю вмешалась вдова Айзеншписа, которую я видел раза четыре и с которой у нас никогда не было никаких дел. Я знал его сына и уважительно к нему относился как к сыну моего продюсера. Моей сестре тринадцать лет, и я знаю, как общаться с детьми. С ними очень приятно общаться, потому что делятся с тобой непосредственностью, которая в жизни потом помогает. Я уверен и сейчас, что не должен был ехать на третий день на гастроли петь легкомысленные песни. Мне абсолютно этого не хотелось. Мне было неприятно, что с этих концертов люди будут зарабатывать деньги, к которым я особого отношения не имел. Даже если бы мне платили, я бы не согласился. Передо мной стоял выбор. Если бы я тогда участвовал в этих концертах, то юридически связал бы себя с людьми, с которыми раньше не имел дела. А для меня очень важно то, с кем я работаю.
В 1999 году я приехал на Новый год в Москву. С друзьями мы пришли в Golden Palace, где увидели Айзеншписа. В своей записной книжке я написал тогда: «Вот было бы здорово с ним работать». В то время в Москве царила творческая свобода, со всех концов Москвы звучала конъюнктурщина. Я же не мог себе этого позволить. Меня педагоги ругали, если я пел эстраду. После смерти Айзеншписа я не мог себе позволить работать с тем, кого я не знаю, кто бы мне диктовал свои условия. И на третий день после похорон я сделал свой выбор. Я ехал по Бульварному кольцу на машине, которую я заработал и которую впоследствии меня вынудили отдать.
– Наследники?
– Да. Я сделал выбор. Я встретился с Яной и ее супругом, и мы решили работать свободно, ломать стереотипы. Мы решили, что шоу-бизнес должен измениться, и он изменился. Это была Янина идея. Все нюансы мы продумывали с Яной. Все, что в этой семье творилось раньше и творится сейчас, – это не мое дело.
– Этот конфликт уже закончился?
– Я думаю, что эта история не может так просто закончиться. Ведь дело не только в Диме Билане. Дима Билан просто попал между двух огней. Я не очень рад этому факту, но мне нужно думать о себе и о своих близких, которые на меня надеются, которым я помогаю. Я не буду говорить, что у них сейчас происходит. Но что касается моих судов, то я их все выиграл. Хотя гонору было очень много.
– Вам обидно?
– Да, в последнее время я сделал много неприятных для себя открытий. Я впервые узнал, что такое суды, кто такие юристы. Это такая специальная профессия. Одним словом, хлопот было достаточно. Теперь я понимаю, как с этим бороться: нужно просто делать свое дело.
– А еще мне всегда хотелось узнать, что испытывает артист, стоя перед двадцатитысячной беснующейся толпой, которая рвет на себе одежду и бросает бюстгальтеры на сцену?
– Со стороны сцены это выглядит иначе. Когда я выступаю, я нахожусь в таком экстазе, испытываю такие чувства, которые трудно с чем-то сравнить. Я испытываю необыкновенный восторг, который невозможно описать. Иногда я даже не понимаю, что я делаю. Если в таком состоянии упасть на сцене, то это даже не больно. Если я испытываю чувство любви, то на сцене оно во сто крат становится сильнее. То есть если это оргазм, то это больше, чем оргазм.
– А что, бывает, что на сцене вы испытываете оргазм? – поразилась я.
– Похожее чувство, чувство эйфории. Поэтому когда я вижу людей в подобном состоянии, то я понимаю, что в данную секунду для них ничего не существует в другом месте, а только здесь, сейчас и только в этой компании.
– А как складываются ваши отношения с поклонницами, которые дежурят у вас под окнами?
– Звонки на мой телефон поступают постоянно. Даже в домофон постоянно звонят. Конечно, иногда это надоедает. Однажды мне нужно было рано вставать, чтобы лететь в Буэнос-Айрес, и мне в четыре часа утра звонила какая-то девушка, явно не в себе. Она не переставала звонить, я разозлился и пообещал вызвать милицию. Когда утром я вышел из квартиры, я обнаружил под дверью огромное письмо. Я понимаю, что руководит такими поступками. В последнее время я получаю сообщения следующего содержания: «Спасибо за то, что ты даешь нам веру в то, что в жизни все возможно». Я понимаю, что здесь не обошлось без американской мечты о восхождении – из грязи в князи. С одной стороны, все это невероятно, а с другой стороны – вполне возможно. Поэтому появляются люди, которым это помогает. Главное – чтобы люди не стеснялись об этом говорить.
