Говоря о критическом восприятии Писаревым взглядов Фогта, Молешотта и Бюхнера, следует однако отметить, что все-таки они оказали на него и определенное отрицательное влияние. Писарев порой вслед за ними впадал в явные вульгаризмы. Например, следуя за Молешоттом, он говорил, что состав крови зависит от качества пищи, а мозг из крови берет необходимое количество фосфора и таким образом «работа мысли идет полным шагом, возникают философские системы и художественные произведения, слагаются социальные теории и практические усовершенствования…» А на основании сказанного Писарев делает вывод, явно созвучный с положениями вульгарного материализма: «Разнообразие пищи, ведущее за собой разнообразие составных частей крови, служит основанием разносторонности ума и гармонического равновесия между разнообразными силами и стремлениями характера». «Нет сомнения в том, — продолжает он, — что и процесс мысли, и весь так называемый нравственный характер в значительной степени зависят от скорости кровообращения» (7, стр. 317). Встречаются у Писарева положения, где он ставит в зависимость от пищи и общественные явления (промежуточным звеном оказывается при этом состояние психики индивидов). Правда, высказывания Писарева относительно влияния пищи на психические процессы человека были продиктованы желанием развеять тот мистический туман, каким окружали идеалисты процесс мышления, обнажить связь материи и сознания, основанную на примате материального над идеальным, доказать, что сознание — «продукт природы», а не бога. Кроме того, он хотел научно обосновать необходимость улучшить положение трудящегося большинства. Пролетарий, работающий с утра до вечера, изнемогающий под тяжестью труда, нуждается в хорошем питании и отдыхе, считал Писарев, а на самом деле ему приходится жить в крайней нужде. В результате его ожидают преждевременная дряхлость, частые болезни, безотрадная жизнь и ранняя смерть. Писарев не забывает в то же время намекнуть, что против существующего положения дел необходимо протестовать, так как если в обществе «изнутри или снаружи не может быть противопоставлено достаточное сопротивление» такому положению дел, то окажется невозможен прогресс.
Идейная направленность статей Писарева, излагавших учение немецких материалистов, весьма точно была определена цензурой. В этих статьях, писал один из цензоров, «ясно проявляется материалистическое направление. Описывая физиологические отправления в животном организме по исследованиям Фогта и Молешотта, автор вдается в крайние выводы из этих учений; отрицает духовную природу человека и бессмертие духа… осмеивает всякое стремление к познанию конечных целей природы и человека… с пренебрежением относится ко всем миросозерцаниям, не исключая и миросозерцания христианского» (44, стр. 150).
В целом, суммируя отношение Писарева к материализму Фогта, Бюхнера, Молешотта, следует сказать, что он сознавал их ограниченность и ценил в них превыше всего не созидателей нового философского направления, а разрушителей, отрицателей, считая, что приводимые ими естественнонаучные факты, порой кажущиеся частными, подрывали и опрокидывали, казалось бы, нерушимые спекулятивные системы. «Эти ничтожные мелочи, — развивает он свою мысль, — уже теперь повернули вверх дном колоссальные теории мировых мыслителей и целых народов; эти ничтожные мелочи уже теперь разбили оковы человеческой мысли. Дело разрушения сделано; дело созидания будет впереди и займет собою не одно поколение» (13, стр. 282).
Преклонение Писарева перед естествознанием, как перед комплексом положительных знаний, который не только даст человеку власть над природой, но и явится действенным средством в преобразовании общества, заинтересованность прикладной стороной естественных наук определили его интерес к позитивизму, который тоже оказал определенное влияние на формирование его философских взглядов.
Широкая активизация идей Конта, Милля, Спенсера в России в 60-е годы совпала с дискредитацией идеалистических философских систем и распространением естественнонаучного материализма. Позитивизм, в котором сочетались завуалированный идеализм и агностицизм, был в сущности реакцией на французский материализм XVIII в. Но он имел ряд признаков, делавших его внешне похожим на материализм. Материализм, как бы возрожденный к жизни после засилья идеализма, тянулся в своих обоснованиях к естественным наукам. Позитивизм с его расположением к положительному знанию и отрицательным отношением к гегельянству тоже в значительной мере опирался на данные естествознания. Таким образом, казалось, что каждое из этих направлений одинаково смотрело на окружающее «глазами естественных наук», в них искало последний критерий знания, основу и метод для философии. В тот период, как сообщают современники, было очень трудно провести «точную грань» между этими двумя направлениями. А поэтому и понятно, что многие из тех, кто в 60-е годы тянулся к естествознанию, невольно заражался духом позитивизма. Понятия «наука», «научность», «позитивизм» отождествлялись. К тому же широкая эрудиция позитивистов, обширность их знаний, искренняя ненависть к предрассудкам, подчеркнутый культ положительных наук и особенно стремление к их реализации и демократизации соответствовали «практически-революционному настроению» эпохи и не могли не привлечь внимания истинных сторонников просветительства, естествоиспытателей, представителей передовой общественности.
Все это, вместе взятое, говорит о том, что успех позитивизма на русской почве в рассматриваемый период был явлением вполне естественным и закономерным. Эту мысль хорошо выразил Овсянико-Куликовский: «Переход от идеалистической метафизики к материализму и позитивному был неизбежен и вовсе не труден. Мы должны были сделать этот шаг, как сделала это в свое время мыслящая Европа. Левое гегельянство и Фейербах, потом Фогт и Молешотт, несколько позже О. Конт — как „властители дум“ мыслящих поколений у нас — овладели нами с историческою и, пожалуй, даже с логическою необходимостью… Движение философской мысли в этом направлении было, разумеется, тесно связано с растущим интересом к положительной науке вообще, к естествознанию в частности» (81, стр. 373–374). В 60-е годы в России многие увлекались позитивизмом. Но влияние его на различные слои общественности было различным. Либералы принимали учение позитивистов целиком. Принципиально иначе, критически относились к нему такие видные русские естествоиспытатели, как Бекетов, Сеченов, Тимирязев и другие, а также представители революционной демократии Белинский, Герцен, Огарев и Чернышевский.
