Отклики Василия Ивановича Малютин называл «светом и теплом для души»:
«Это свет и тепло для души. Это вино жизни для сердца моего… В каждом слове чувствуется великая любвеобильная душа человеческая, впитавшая в себя так много житейской мудрости».
В 1925 году свидеться с Василием Ивановичем, как и с Викентием Викентьевичем Вересаевым, пришлось при печальных обстоятельствах… Неожиданно Москва была поражена вестью из Ленинграда о кончине 25 декабря Сергея Есенина. Мы с отцом узнали об этом, когда, приехав в столицу, остановились у Всеволода Иванова, жившего тогда на Тверском бульваре. Он был очень близок с Есениным и теперь тяжело переживал его смерть. На его долю выпала нелегкая миссия — встречать поезд с телом поэта. Всеволод Вячеславович то и дело задумчиво, с тоской, сквозь слезы, читал строки:
Есть одна хорошая песня у соловушки —
Песня панихидная по моей головушке…
Около Дома печати выстроилась бесконечная очередь: все хотели увидеть любимого поэта, лежавшего там в гробу. С невероятным трудом протиснулись мы туда вместе с Всеволодом Вячеславовичем. Шла гражданская панихида… читались стихи… говорились речи. Сердца всех давила глубокая печаль о безвременно погибшем великом таланте.
Малютин только что отстоял свою смену в почетном карауле у гроба, утопавшего в цветах, и влился в густую толпу, наполнявшую зал. В это время начал читать «Письмо к матери» Качалов. Воцарилась мертвая тишина, все ловили каждое слово. Он начал спокойно, но не мог совладеть с душевным волнением — артист махнул рукой и ушел…
Ольга Леонардовна Книппер-Чехова, выступившая с чтением «Ответа матери», тоже разволновалась и, не закончив, оборвала чтение.
Сотни почитателей провожали Есенина до Ваганьковского кладбища, где словно поджидали его ушедшие ранее Неверов и Ширяевец. Движение на улицах прекращалось, пропуская процессию, пестревшую венками и алыми знаменами. Покрытое облаками небо плакало холодным дождем. По канавам шумели потоки мутной воды. Мы с отцом шли в обуви, заимствованной у Ивановых, потому что прибыли в Москву в морозный день, одетые по-зимнему. На какой-то улице повстречались с Вересаевым, пошли рядом. Немного не дойдя до кладбища, Вересаев остановился и сказал: «Нет, Иван Петрович, я вернусь, могу заболеть». Мы простились. Это была последняя встреча с Вересаевым.
На кладбище снова звучали прочувствованные речи и стихи. Мать Есенина, простая крестьянка, громко и неутешно рыдала и по-деревенски причитала над гробом сына. После скорбных маршей, при звуках которых знамена преклоняли к гробу, земля приняла поэта.
…Еще из далекой Кежмы, с берегов Ангары, Малютин в 1946 году написал Татьяне Львовне Щепкиной-Куперник, а летом следующего года, зайдя на ее квартиру, восхищался необычайным книжным богатством, которое размещалось в шкафах, на полках, тумбочках, стульях и даже на полу. Приковывали взор и портреты великих деятелей культуры, бюсты Данте, Сервантеса, Шекспира, прадеда хозяйки М. С. Щепкина. Овдовев в 1939 году, Татьяна Львовна жила вместе с другой старушкой — Маргаритой Николаевной Зелениной, дочерью гениальной русской актрисы М. Н. Ермоловой. Женщины ласково встретили гостя из суровой Сибири. Маргарита Николаевна, которую Щепкина называла своим «ангелом-хранителем», приготовила кофе, закуски и куда-то отлучилась. А Татьяна Львовна, угощая сибиряка, расспрашивала о скитаниях по Сибири, о литературных делах и сама с увлечением рассказывала о встречах с А. М. Горьким, об артистическом мире и своих творческих планах.
Этот день Малютин считал счастливым. Ведь в его семье знали и глубоко чтили Татьяну Львовну, декламировали и пели ее чудесное стихотворение «На родине», вошедшее в поэзию освободительной борьбы начала XX века. Наряду со стихами Пушкина и Лермонтова, эту песню напевала, укладывая детей в постель, наша мать. Всех бесконечно волновала судьба погибшей в «Кровавое воскресенье» рабочей семьи.
1 декабря 1948 года Щепкина надписала на своей новой книге «Театр в моей жизни»:
«Уважаемому И. П. Малютину с его милой бабушкой, чтобы читать зимними вечерами — от автора. Счастливого нового года!»
Перед самым праздником этот подарок пришел в Енисейск.
Будучи в 1952 году в столице, Малютин заглянул к Татьяне Львовне, но она находилась на даче и притом была нездорова. 12 сентября отец писал Н. Вирте:
«Июнь, июль и август я прогулял в Москве и около Москвы. Все было для меня чрезвычайно интересно. Это были какие-то курсы по культуроведению. Семь раз был в театрах, шли переводы Щепкиной-Куперник: «Рюи-Блаз», «Сирано де Бержерак», «Учитель танцев», «Девушка с кувшином», «Дама-невидимка»… Затем в планетарии пять раз, в музеях десятки раз, в зоопарке, в Третьяковке, в Останкине, Старой Рузе, Новой Рузе, Дмитрове, Ярославле, Томилине, Болшеве, на Ваганьковском, Пятницком и Новодевичьем кладбищах».
С Татьяной Львовной так и не увиделся: неожиданно замолк человек, которого Малютин называл «человеком-песней». Услышав об этом по радио, он еще успел на гражданскую панихиду и проводил мудрую русскую женщину в последний путь. О своей скорби отец писал из Челябинска Маргарите Николаевне:
«В трескучие пятидесятиградусные морозы, занесенные глубокими сугробами, под завывание злой пурги, в простой комнатке при свете керосиновой лампы, далеко за полночь мы сиживали за чудесной книгой «Театр в моей жизни». И, несмотря на всякие невзгоды житейские, нам было тепло и радостно… от великого сердца и горячей любви Татьяны Львовны. Она, казалось, была с нами, около нас, и терялось пятитысячное расстояние километров, протянувшееся между нами и Москвой…»
Он писал, что часто своими мечтами бывает на Новодевичьем. Но скорбь преодолевалась радостью, что приходилось общаться с такими людьми, которые, как цветы, украшают землю.
Многих друзей пережил отец за свою почти девяностолетнюю жизнь. Пережил он и Федора Гладкова. Безрадостное детство Гладкова напоминало ему свое собственное детство. Тем приятнее было впоследствии получить гладковскую книгу о детстве. В 1954 году, поздравляя Федора Васильевича с Новым годом, Малютин сообщал ему, что во время недавнего писательского съезда, невзирая на хворь,
«сидел за столом с грелкой за пазухой и слушал Ваши и прочие интересные выступления по радио».
В неопубликованных воспоминаниях отца рассказывается о встрече с этим самобытным художником. Когда он разыскал квартиру Гладкова и позвонил, полная женщина провела гостя через комнату в кабинет:
