В неопубликованных воспоминаниях отца рассказывается о встрече с этим самобытным художником. Когда он разыскал квартиру Гладкова и позвонил, полная женщина провела гостя через комнату в кабинет:
— Вот, пожалуйте.
За письменным столом сидел Федор Васильевич с совершенно белой головой. Когда вошедший приблизился к столу, он встал и несколько секунд всматривался в него, что-то припоминая. Наконец протянул руку через стол, говоря:
— Здравствуйте, здравствуйте!
— Здравствуйте, Федор Васильевич, «золотой колосочек»! Как ваше здоровье?
— Да вы садитесь, пожалуйста, садитесь, поговорим.
И сам сел.
— Давно ли приехали? — начал он.
— Да вот уже три месяца, как по Москве и около нее блуждаю. И вот завтра уже надумал уезжать в Челябинск. Но было бы как-то неудобно, пробыв столько времени в столице, не встретиться с вами и, главное, не поблагодарить за ваши книги, которые доставили мне неизреченную радость. «Повесть о детстве» и «Вольница» познакомили меня с человеком светлой души и чуткого сердца…
— С кем встречались? — спросил он.
— Был недавно на лекции Льва Никулина «Советская сатира» в Политехническом музее, поговорили немного. Его книга «России верные сыны» печатается в Челябинске.
— Да-да, я слышал это, — заметил Федор Васильевич.
— Потом встретил там Безыменского, Сергея Смирнова и другую молодежь… А 6 июня по случаю 150-летия со дня рождения Пушкина пригласили поездить по Москве — открывали мемориальные доски на домах, где жил Пушкин.
— Пушкин жил во многих местах, в один день не объедешь, — сказал Федор Васильевич. — Вот есть книга Ашукина «Москва в жизни Пушкина», там указаны все дома, где жил и бывал поэт.
— Да, это хорошая книга, — подтвердил Малютин и попросил совета, как писать воспоминания.
— Побольше фактов и поменьше отступлений в сторону… Я в последнее время, — продолжал он, — очень расстраиваюсь, нервничаю, а надо собирать материал для третьей книги, чтобы закончить свою эпопею. Что-то часто болею. Меня тоже вначале брала робость взяться за такое большое дело. Но Горький меня подтолкнул…
Гость не решался долее утомлять писателя, и они расстались. Гладков просил писать ему почаще.
В Москве Малютин встречался и с Владимиром Дмитриевичем Бонч-Бруевичем, дружественные отношения с которым продолжались 20 лет. Их заочное знакомство началось еще в 1934 году. Узнав от писательницы Л. Круковской адрес отца, Бонч-Бруевич, тогда директор только что созданного им Государственного литературного музея, написал ему в Ярославль и просил посодействовать в собирании документов для музея и прежде всего поискать у себя «подходящих эпистолярных материалов, фотографических карточек, книг с автографами». Отец ответил, и между ними завязалась продолжавшаяся долгие годы переписка.
«В каждый приезд в Москву, — вспоминал позднее отец, — я заходил к нему обязательно то с материалами для музея, то для разговора. Бывал на улице Семашко (№ 5), где находилась его квартира и архив, в котором он работал.
…Много говорили о духоборах, баптистах, молоканах и других сектантах. В моей библиотеке было пять его исследований о сектантах и говорить было о чем… Он очень любил побеседовать о литературе, о строительстве коммунизма, о своей близости с Лениным, о Смольном — как все там работали, закладывая фундамент нового, коммунистического государства…»
Удивляться приходится, как при своей необычайной занятости Владимир Дмитриевич находил время для писем в несколько страниц на машинке, информируя своего корреспондента обо всем, что происходило в его жизни и деятельности. В ответ он получал обширные послания о поездках Малютина по Сибири, о встречах с московскими, красноярскими, уральскими писателями, о житейских и литературных делах. Друзья обменивались книгами. Так, Владимир Дмитриевич прислал книгу Ивана Франко «Маленький Мирон» с надписью:
«Дорогому Ивану Петровичу Малютину на добрую память в знак воспоминания о первых моих работах, запрещенных украинской цензурой в 1897 году, когда Вы начали писать стихи. Через 55 лет удалось мне напечатать эти рассказы Ив. Франко, переведенные мною в Цюрихе (Швейцария) и авторизованные самим писателем. С душевным приветом Влад. Бонч-Бруевич. 17-го апреля 1953 г. Санаторий Санупра Кремля «Барвиха».
Куда бы судьба ни забросила отца, он всегда сохранял душевное равновесие, веру в лучшее. Их поддерживала великая русская литература.
«Хотя бы не одно столетие прожить на свете, и тогда бы не постиг всей красоты и силы, какая заключается в могучем слове богатырей земли русской», — писал он Бонч-Бруевичу.
Еще в 1894 году Бонч-Бруевич составил и издал «Избранные произведения русской поэзии», куда вошли гражданские стихотворения разных авторов. Цензура запрещала эту книгу, но составитель все-таки добился своего, и книга выдержала пять изданий.
«Я знаю, как товарищи ценили этот мой сборник, и в том числе ценил его и Владимир Ильич Ленин и говорил, что надо его переиздать», —
сообщалось в письме от 22 ноября 1952 года, а в другом говорилось:
«Это труд всей моей жизни с 15-летнего возраста, который я пронес через подневольную жизнь в эпоху царизма, через политическую эмиграцию, через шесть тюремных заключений, через преследования цензурные, административные и судебные…»
Малютин давно знал и любил эту книгу, которую имел в издании 1908 года, никогда не расставался с нею, читал вместе с товарищами, заучивал отдельные стихи. Он с друзьями и не подозревал, каких мук стоило появление в свет этого сборника. Об этом удалось узнать лишь в 1950 году из статьи Бонч-Бруевича «Мое первое издание», помещенной в восьмом томе «Звеньев». Тогда Малютин благодарил автора этой статьи за
«пережитую в прошлом великую радость и большую пользу, какую приносил тогда Ваш сборник для читателей».
В последнее десятилетие Бонч-Бруевич возглавлял Музей истории и атеизма АН СССР, с энтузиазмом выполняя эту работу «не только по идейному принципиальному требованию, но и по строгому завещанию В. И. Ленина». Время, казалось, не действовало на Владимира Дмитриевича, энергия, творческий жар не иссякали. В апреле 1953 года он писал:
«Вот оно как скоро бежит время: мы не успели с Вами оглянуться, как добежали почти до финиша: восемьдесят лет, которые исполнятся Вам 24 апреля, а мне 11 июля, — это возраст изрядный. Говорят даже, что будто бы это старость, но ни я, ни Вы, по-видимому, еще не ощущаем этого состояния. Думаю, что лет через тридцать, может быть, что-либо и выяснится с этим делом».
