И я подумал: за что уж так-то? Ведь эти люди возглавляли экономику какие-то считаные месяцы. Да и не только у нас бушевал финансовый ураган, начавшийся где-то далеко за пределами России. Сингапур, Индонезия, Таиланд, список стран, где рухнули финансовые рынки, причем стран с гораздо более мощной и динамичной экономикой, был весьма внушительным.
Однако мрачнейший общественный резонанс дефолта больно ударил и по репутации президента Ельцина. Политические последствия его были и вовсе не предсказуемы.
Сергея Кириенко, 20 августа прилетевшего из командировки, встречал в аэропорту глава кремлевской администрации Валентин Юмашев. Кириенко произнес тогда не очень гладкую в стилистическом смысле фразу: «Понимаю, что своими действиями… топлю президента…»
Но по смыслу она была точной. Кириенко уже давно морально был готов к отставке. События августа лишь подтолкнули этот сценарий. Вместе с Кириенко из правительства ушел и Борис Немцов, хотя Ельцин все же предлагал ему остаться. Кириенко попрощался с Б. Н. в его резиденции, в Горках.
На следующий же день Ельцин выступил с телеобращением. В нем он попытался объяснить народу природу кризиса — кризис мировой, не чисто российский, призвал к спокойствию и порядку, объявил о том, что исполняющим обязанности премьера становится Виктор Черномырдин и, через паузу, обозначил мотивы своего выбора: «Сейчас стране нужны те, кого принято называть политическими тяжеловесами…»
Почему Ельцин в августе 1998 года принял такое решение? С чего вдруг ему опять потребовались «тяжеловесы»? Ведь отставка Черномырдина весной того же года была принципиальной, продуманной, выношенной?
Решение Ельцина одни признают «паническим», другие «вынужденным».
Рискну предположить, что поначалу Ельцин не оценил значение финансового кризиса 1998-го.
С 1991 года Россия пережила немало подобных моментов, когда круто взлетал вверх курс доллара, на рынке царили панические ожидания, население готовилось к худшему. Для него это был еще один, пусть болезненный, неожиданный, неприятный, но в целом не выходящий за рамки допустимого финансовый переплет, и эту оценку поддержали все ведущие экономисты.
Он считал, и во многом справедливо, что ситуация в экономике сейчас, в 1998 году, значительно лучше, чем, скажем, в 1992 или в 1994-м. Что кризис во многом надуманный, не отражающий общих позитивных тенденций. И что усилия «нового-старого» премьера, который за несколько месяцев сможет стабилизировать ситуацию — естественно, путем договоренностей, административного нажима, введения особого режима финансовой дисциплины, — позволят всё вернуть к прежней точке, к прежнему курсу реформ. И в конечном итоге — вернуть в правительство тех, кто эти необходимые для страны реформы будет проводить.
«План Ельцина», глобальный экономический и политический план, не мог зависеть от сиюминутных, пусть и очень тяжелых обстоятельств. Президент хотел продолжать его реализацию. Проще говоря, он был уверен, что о кризисе забудут максимум через полгода и в правительство снова войдет обойма молодых реформаторов — если не Кириенко с Немцовым, то другие люди, новые, а возможно, что и старые испытанные бойцы — Чубайс, Федоров и т. д.
Но получилось иначе.
Когда Ельцин впервые, в сентябре, представил на утверждение в Думу кандидатуру Черномырдина, стало почти очевидно — депутаты решили дать президенту настоящий бой. Дума напоминала кипящий котел. Коммунисты открыто заявили о своей решимости создать «коалиционное» правительство, куда вошли бы представители разных думских фракций.
А главное — эта решимость депутатов слишком точно резонировала с общим настроением. С тоном статей и комментариев, с чувствами людей, оказавшихся в пиковой ситуации, — ведь домашний бюджет и сбережения «зависли» и никто не мог сказать точно, когда именно банки разблокируют счета.
Кроме самой Думы, где тон задавали коммунисты, в эту политическую игру включился и Совет Федерации. Одну из первых ролей в оппозиции Черномырдину неожиданно сыграл московский мэр Юрий Лужков.
Журналист Леонид Млечин пишет:
«Черномырдин с удовольствием принял предложение Ельцина, но поставил Борису Николаевичу свои условия. Он получает значительно большие полномочия, чем прежде, а президент соглашается ограничить свою власть… Он должен был получить поддержку Думы и брался добыть для оппозиции то, чего она тщетно добивалась много лет, — отказа президента от своего всевластия. Он полагал, что это предел мечтаний оппозиции — конституционная реформа, передел полномочий в пользу Думы и правительства. Черномырдин предложил основным думским фракциям подготовить политическое соглашение. Если президент его подписывает, то Дума автоматически утверждает Черномырдина»[32].
Как же было на самом деле?
Политическое соглашение между Ельциным и Черномырдиным родилось уже после двух неудачных голосований в Думе. При поддержке Ельцина правительство, администрация и Совет Думы работали над ним вместе, пытаясь выйти из тупиковой ситуации. Дума не хотела быть распущенной, а Кремль делал все возможное, чтобы депутаты согласились на утверждение Черномырдина главой правительства.
Политическое соглашение было подготовлено (по нему Ельцин гарантировал Думе несменяемость Черномырдина до выборов 2000 года), Виктор Степанович вел напряженные переговоры с думскими фракциями, обещая все, что мог обещать: посты в правительстве, например.
Когда лидеры всех фракций уже были готовы поставить свои подписи под документом, возникли новые непредвиденные обстоятельства. Перед третьим голосованием коммунисты отказались поддерживать политическое соглашение. Черномырдин, с соглашением или без, больше их не устраивал.
Как выяснилось позднее, это произошло после переговоров коммунистов с мэром Москвы Юрием Лужковым. Лужков практически сорвал утверждение Черномырдина, единственной реальной кандидатурой на пост премьера он считал себя…
Почему?
Политические амбиции московского мэра проявились далеко не сразу. Да, в ранние 90-е Юрий Лужков мог высказаться по политическим поводам, заявить свою особую позицию, но в целом роль хозяина крупнейшего мегаполиса его вполне устраивала. Москва была тем единственным регионом страны, который на фоне всеобщих трудностей переживал бурный экономический подъем, и московское правительство поставило дело таким образом, что все финансовые потоки в столице, так или иначе, управлялись из мэрии. Управление сложным хозяйством Москвы отнимало много сил, и Лужков первые годы шел строго в фарватере Ельцина, он понимал, что его положение всецело зависит от того, какой у России президент. Однако чем теснее становились связи Лужкова с другими регионами страны, чем больше росло его финансовое влияние, тем яснее становилось — ролью «крупного хозяйственника», то есть одного из губернаторов и мэров, он не удовлетворится. Тесными были связи Лужкова с банком «Менатеп», с Гусинским, которые активно занимались политическим прогнозированием и продвижением «своих» политиков начиная с 1996 года, добавляли в эту тему остроты. Они хотели видеть мэра в Белом доме и Кремле.
