— А без звезды никак нельзя обойтись?
— Разозлилась? Вот и хорошо.
И уже дома на кухне:
— Та-а-а-ня! — Голос прорывался словно сквозь вату. — Ты слышишь меня?
— Да, слышу. У меня скоро премьера. Придешь посмотреть на Шмыгу с револьвером?
Подруга поняла, что несколько переборщила. Личная жизнь — на то она и личная. И посторонним, пусть даже дружба длится десятилетиями, туда вход воспрещен.
— Справишься?
— С револьвером?
— Ну и с ним до кучи…
— Все будет хорошо! Будем жить!
С некоторых пор эти слова станут для нее своего рода молитвой. Она считала, что надо говорить именно так. Даже если ты сама себя обманываешь, не важно. Все будет хорошо, и точка.
Ей ничего не стоило взять больничный лист. Просто прийти в поликлинику и сказать, что «голос не звучит». И ни один врач не взял бы на себя смелость нести за нее ответственность. А вдруг сорвет голос, и что тогда? Все просто: она возьмет больничный, а Любовь Яровую на премьере сыграет другая актриса.
— Ну что, Татьяна Ивановна? — спросила она свое отражение в зеркале. — Струсим и возьмем больничный? Будем себя жалеть и упиваться собственным горем, благо на Яровую назначена не ты одна и тебя есть кому заменить? А вот и фигушки!
В зеркале отразилась комбинация из трех пальцев. И через секунду большой палец правой руки был поднят вверх.
— Вот так-то лучше! — рассмеялась она своим жестам. — Играем, Татьяна Ивановна!
Пройдет много лет, и на своем юбилейном вечере в январе 2009 года, превозмогая боль, она будет петь и танцевать номер из спектакля «Джулия Ламберт». И в самом финале, допев: «Когда мне стукнет шестьдесят, я буду выглядеть на сорок», поднимет большой палец правой руки вверх. Зал замрет, а потом взорвется громом аплодисментов. Выходя на сцену в роли Джулии, она иногда делала именно так. Но то по роли… Сегодня же подняла большой палец сама для себя — несмотря на чудовищную боль в ноге, она смогла сделать номер!
В финале же творческого вечера, когда все страхи, боли остались позади — вот и не верьте после этого тем, кто утверждает, что сцена лечит, она знает это по себе, — благодаря всех, кто пришел на этот вечер, кто выступал на нем, она произнесла: «А труппа! Посмотрите, какая у нас замечательная труппа. А кто-то еще говорит, что оперетта умирает. Да никогда этого не будет. Вот как я сказала так, — и она вновь подняла большой палец вверх, — и сделаю теперь вот так!» Зал грохнул от ее комбинации из трех пальцев.
Она сегодня — победительница и имеет право чуточку похулиганить на сцене. Не по роли, а от себя лично. Ох, видимо, не зря «ее любимый Кремер» называет ее хулиганкой. Сидит в ней, сидит частица черта.
Но это все будет потом. А тогда…
Она вышла на сцену в роли Любови Яровой. Вспомнилось: когда ее назначили на эту роль, сказать, что она удивилась, — значит не сказать ничего. Ну никак не видела себя страстной революционеркой. Думала, что будет играть Панову. Она ей ближе. И даже сказала об этом главному режиссеру театра Юрию Петрову — это была его первая постановка после назначения на пост.
— Юрий Александрович! Я — и революционерка?
— А что вас смущает, Татьяна Ивановна?
— Но я… — она замялась, подбирая слова. — Но я… Я никогда не смогу убить человека.
— А никого убивать и не придется. Михаил Яровой в нашей постановке сам застрелится… Вас только это смущает?
Смущало ее и многое другое. Но… Роли ведь не выбирают, на них назначают.
А в процессе репетиций поняла, насколько был прав Петров. Роль легла ей на душу. Пусть в пьесе ее героиня чуточку другая, но ведь она ее видит именно так: да, она полна героического пафоса, но при этом обаятельная, сердечная, трепетная и предельно искренняя.
И вот — сцена с Яровым.
Я об одном прошу — забудь, что было,
Забудь, что ты любил и я любила.
Забудь во имя той прекрасной песни,
Что пели мы с тобой когда-то вместе.
Забудь, как мы с тобой бродили молча,
Забудь, что я тебе шептала ночью,
Забудь мои слова и даже имя,
С которым ты по жизни шел.
Я говорю — забудь. Я говорю — забудь,
Нет у тебя от счастья пути,
Есть у меня мой путь.
Наши пути разошлись вновь,
Они разошлись в решающий час.
Твой затерялся в крапиве глухой…
Мой — там, где вечный бой.
Об одном прошу — уйди навеки,
Как иногда в песок уходят реки.
И не забудь — сожги мои все письма,
Как солнце в сентябре сжигает листья.
Пускай слова горят, как сто рассветов,
Ты пепел поутру развей по ветру,
Пускай сгорят слова «родной», «любимый»,
Которыми звала тебя.
Господи, да у нее слезы по щекам. Стоп, мысленно остановила она себя, нельзя путать сцену и жизнь. Да, это поет она — Татьяна Шмыга, но от лица своей героини. А разве Яровая не женщина, разве она не имеет права на слезы? Любовь была во все времена, и какая разница, когда ты ее теряешь — в революцию или в наше время…
…Первым, кого она увидела в своей гримерной, был Кремер.
Он уйдет от нее еще один раз. Тогда она уже получит от театра квартиру на улице Горького, затеет там ремонт. За две недели, что ее любимый человек выхаживал свою бывшую жену, она чуть не сойдет с ума. Это был шок… Хотя все видела, все понимала. И что Толя сделал это не потому, что разлюбил ее, и что он переживает, мучается.
Но ничего с собой поделать не могла. Страдала, мучилась, плакала. Возвращаясь вечером после спектакля, она видела стоящую во дворе его машину. Подходила к ней, гладила верную коняшку по железному боку и плакала, плакала, плакала. «Тебя тоже бросили», — шептала она. Знала ведь, что не права, никто ее не бросал. Просто так сложились обстоятельства.
Пройдут годы, и она многое поймет. Сама она не из здоровых людей. А мужчины, как известно, не любят, когда их жены болеют. Ее муж оказался редким исключением из общего правила. С ним она перестала бояться болеть.
— Таня! Татьяна Ивановна! — Эта сцена у служебного входа театра повторялась после каждого спектакля, в котором они были заняты вместе. — Садись в машину, поехали домой.
— Толюнь! Я не могу, я же должна с людьми поговорить.
— Ты уже обо всем поговорила, тебя не увезти, так ты до утра простоишь! — Муж честно пытался сделать свой голос строгим.
Так было всегда, так есть и так будет — уже которое по счету поколение поклонников стоит возле служебного входа. Любовь к его единственной королеве передается из поколения в поколение. Только ведь, если ее вовремя не увезти домой, она действительно проговорит с ними до утра. И неважно, какое на улице время года — весна, осень, зима, лето… Наконец его королева усаживается в машину.
