Человек, о котором он говорил, ныне является одним из крупнейших политических деятелей России».
По-видимому, речь в данном отрывке идет о Леониде Борисовиче Красине. Морозов действительно устроил Л. Б. Красина на своей фабрике, а в середине 1920-х годов, когда Горький писал этот текст, Красин занимал видные посты в советском правительстве. Он возглавлял народные комиссариаты торговли и промышленности РСФСР, путей сообщения РСФСР и внешней торговли РСФСР, а затем стал первым главой Народного комиссариата внешней торговли СССР.
Другой характерный эпизод приводит в воспоминаниях купец Н. А. Варенцов. Он осуждающе пишет об участии предпринимателя в одной из выставок: «Невольно бросалась в глаза любовь Саввы Тимофеевича беседовать с корреспондентами газет, одолевающими в то время комитет разными вопросами. Он уделял им много времени, угощая завтраками и коньяком в буфете выставки, после чего в газетах были помещены его беседы с восхвалением его». Да, отчасти Морозов шел на поводу у своего тщеславия. Но — надо отдать ему должное — отчасти всё же руководствовался здравым соображением, с которым в наши дни мало кто поспорит: успех дела в немалой степени зависит от его информационного освещения.
Савва Тимофеевич не только общался с журналистами и писателями, он время от времени выступал перед широкой публикой. По словам современников, Морозов «любил поговорить и хорошо умел рассказывать». Был прекрасным оратором, «лишних слов не любил», умел убедить в своей правоте. Максим Горький описывает одно из публичных выступлений Саввы Тимофеевича: он «звонко заговорил, рисуя широкими мазками ловко подобранных слов значение русской промышленности для России и Европы. В памяти моей осталось несколько фраз, сильно подчеркнутых оратором». Морозову было присуще афористическое мышление. Так, А. В. Амфитеатров говорит о «словечках Саввы Морозова», то есть о данных им метких определениях-афоризмах, которые расходились достаточно широко. Амфитеатров отмечает, что Морозов был очень расчетлив в сочинении этих словечек, точно понимал момент, когда их следует употребить, «ронял их во множестве — и никогда ни одно даром».[95]
Вот один подобный пример:
«Бог вас знает, — сказала ему однажды, перевидавшая много видов и весьма дерзкая на язык, дама-путешественница и писательница, — не разберу я вас: то ли вы уж очень умны, то ли — извините — вовсе глупы и только, нахватавшись хороших слов, научились хорошо притворяться умным — так, иногда, на время, по мере надобности.
— А какое будет ваше собственное мнение на сей предмет? — ничуть не обиделся Савва.
— То-то, что не разберу… И отчего это у вас, право?
Савве только того и надо было. Он сейчас же схватился за вопрос и бросил словечко:
— Оттого-с, — поучительно объяснил он, морща в плутовскую усмешку все свое смугло-красное калмыцкое лицо, — исключительно оттого-с, мой ангел, что образование у меня университетское-с, а ум — десятский-с». Впоследствии это «словечко» — «университетское образование при десятском[96] уме» звучит в речи одного из персонажей «Дрогнувшей ночи» как «известная острота Саввы Морозова».
Савва Тимофеевич мог быть лидером, вести людей за собой — в том случае, если хотел этого добиться. А. В. Амфитеатров именно такой эпитет и дает Морозову: «молодой купеческий лидер». По свидетельству Александра Валентиновича, Морозов одно время являлся «главою всероссийского купечества… Ему откровенно мечталась политическая роль». Савва Тимофеевич любил во всем занимать первое место. Об этом говорит в воспоминаниях известный оперный певец Федор Иванович Шаляпин: «Я помню характерное слово одного из купеческих тузов Москвы — Саввы Тимофеевича Морозова. Построил он себе новый дом… и устроил большой праздник, на который, между прочим, был приглашен и я. В вестибюле, у огромной дубовой лестницы, ведшей в верхние парадные залы, я заметил нечто, похожее на фонтан, а за этим большие цветные стекла, освещавшиеся как-то изнутри. На стекле ярко выступала чудесная лошадь, закованная в панцирь, с эффектным всадником на ней — молодым рыцарем, которого молодые девушки встречали цветами.
— Любите воинственное, — заметил я хозяину.
— Люблю победу, — ответил с улыбкой С. Т. Морозов».[97]
Характер Саввы Тимофеевича на первый взгляд кажется неуловимым: его описывают умные, наблюдательные люди — и вместе с тем портреты, ими созданные в ряде существенных моментов противоречат один другому. Создается странный эффект «двоения»: словно в Морозове сосуществовали, борясь за главенство, два совершенно разных человека. Один — волевой, целеустремленный, решительный, энергичный и уравновешенный. Другой — слабый, мягкотелый и вместе с тем — грубый, вспыльчивый, иногда даже озлобленный из-за своей беспомощности. Будто бы время от времени в голове С. Т. Морозова щелкало какое-то внутреннее реле, душевный маятник качался в противоположную сторону, и на посту его личности один часовой сменял другого…
Впрочем, это впечатление обманчиво, никакой «смены караула» в голове Морозова не происходило. Скорее, Савва Тимофеевич, примеряясь к жизненным обстоятельствам, жил в разных ритмах — то замедляясь, а то ускоряясь. Регулярная смена этих ритмов и вызывала эффект двоения — волевые качества Морозова определялись тем эмоциональным состоянием, в котором он находился.
Душевное равновесие Саввы Морозова напрямую зависело от того, отвечает ли состояние его дел внутренним запросам купца. Если дела шли в гору, это делало его жизнь наполненной, а ему самому давало мощный стимул для дальнейших действий; в жизни коммерсанта начинался период подъема. Если же дела приходили в упадок или Савва Тимофеевич запутывался в мелких, неважных занятиях — это его мучило, приводило к эмоциональному спаду, отравляло горечью внутренней пустоты. Настроение резко портилось…
А. Я. Желябужский так подметил эмоциональную переменчивость, присущую Савве Морозову: «И смена настроений… неожиданная: то светлел, то мрачнел по непонятным для окружающих причинам». Бешеная энергичность сменялась хандрой, а хандру сменял новый приступ активной деятельности.
В периоды подъема, когда Савва Тимофеевич занимался своим делом, когда дело это приносило успех и удовлетворение, он наслаждался собственной силой, радовался жизни во всех ее приятных проявлениях. Это была, если можно так выразиться, светлая, созидательная сторона жизни Саввы Тимофеевича. Но была и другая сторона — темная, разрушительная, опасная и для окружающих и, в гораздо большей мере, для самого Саввы Морозова.
