проснулся, еще не отошел от вчерашнего.
Администраторы гостиницы говорят, что мои артисты лежат в номере, накачанные клофелином. Живы (видимо, случайно дозу меньше дали), но все вещи из номера украдены. Вообще ничего нет, даже одежды. А вечером концерт… Пришлось переносить на следующий день.
Всякое бывало. Бандиты, разборки, кражи. У моего героя в спектакле «Пух и перья» есть такая фраза: «Театр — это кровавое дело! Кровавое!» В общем, так оно и есть…
* * *
В моем первом коллективе, который я собрал у себя в театре, были безумно красивые пацаны. Я дал приказ: никому не стричься. И они все были длинноволосые: русые, черные как смоль… Со многими из них я давно не сотрудничаю, но мы продолжаем общаться. Вот буквально недавно они прислали мне видеообращение на день рождения и сказали слова, которые дорогого стоят:
«Большая тебе благодарность за то, что ты нас соединил. Ты всегда был нашим вдохновителем и нашим учителем. Благодаря тебе наша жизнь изменилась. Спасибо тебе за это. Ты — неутомимый, энергичный. И за тот период, что мы с тобой знакомы, коэффициент этой мимолетности рождает большую память о тебе как о человеке-творце, человеке с неуемной энергией. Мы тебя очень любим».
Вот что такое коллектив.
Конечно, время идет, люди меняются. Сегодня, к сожалению, артисты балета больше гонятся за копейкой, при этом качество работы на сцене страдает. Когда-то было по-другому. Приходили люди и по полтора часа занимались у станка, потом выходили в репетицию. Отдавали себя полностью процессу. Это была школа Пескова. Была.
Сегодня все по-другому, опять же, к большому моему сожалению. Те, кто приходят на работу даже в мой театр, сотрудничают еще с несколькими коллективами. Бегают с репетиции на репетицию. Им некогда заниматься у станка. И мне, при моей сегодняшней гордости за них, порой бывает очень стыдно за мой коллектив.
Молодежь, приходящая в искусство, часто не знает, кто такой Станиславский. Грамотность, профессионализм остались в прошлом. Я это ощущаю в своей работе. Потому что приходят люди без образования. При этом они уже чувствуют себя звездами. Их кто-то научил двигать руками и ногами, и они думают, что могут претендовать на успех, славу и большие деньги.
Они во что бы то ни стало желают жить в Москве, которая раздувается на глазах, появляется куча безработных артистов, которые ходят по кастингам и надевают короны… Приходят и объявляют с порога: «Мне нужная такая-то зарплата».
Ребята, а на кого вы учились? Где ваша душа и сердце при этом? Вы выходите на сцену и говорите, что вы гениальны, но я вижу, что вы — ноль. А вы считаете по-своему… Это страшная картина.
А уж если они засветились, допустим, на телевидении, в каком-нибудь шоу «Танцы со звездами», к таким уже ни на какой кобыле не подъедешь. Они заламывают гонорары больше, чем я получаю на коллектив за сольный концерт.
При этом в коллектив Пескова всегда приходили только профессиональные люди.
Как-то ко мне на кастинг пришел прекрасный мальчик Юра Рымарев, высокопрофессиональный человек. Я его не взял. По одной простой причине — у него все тело было в татуировках, а в то время на сцене это не допускалось. Я говорю: «Как ты будешь работать женские роли в моем спектакле, если ты весь в тату?» Только поэтому не взял.
Юра, недолго думая, пошел к Бари Алибасову, и стал одним из солистов группы «На-на».
Прошло время, установки поменялись, теперь татуировки на сцене уже не казались чем-то ужасным. Я ему предложил прийти ко мне, и он согласился и отработал у меня несколько лет.
На самом деле в нашем кругу это частое явление — когда друг у друга переманивают хороших артистов. У меня есть друг, Гия Эрадзе (ему я посвятил отдельную главу этой книги), король циркового искусства. Ужасный человек, в моем понимании. Пять лет назад он забрал у меня всех лучших танцоров, мой костяк. Просто потому что предложил им больше денег. И я их понимаю, это правильно.
Они работают каждый день, у них великолепные программы, которые собирают полные залы по всей стране. У него четыре коллектива. А я остался у разбитого корыта. При этом с Гией мы продолжаем дружить, именно потому, что я понимаю, что все это правильно и профессионально.
Сегодня у меня в театре хорошая, крепкая четверка. При этом мне нужно восемь танцоров для шоу, но найти их очень трудно.
Не менее тяжело сегодня содержать коллектив, выезжать на гастроли. Потому что все упирается в деньги. И все заказчики в городах просят сократить расходы. А как сократить шоу? Или вы берете его целиком, или нет. Но никто не хочет рисковать, никто не хочет «попадать» на деньги. И в этом огромная трудность. Мы тратим свои деньги на рекламу, но нет никакой гарантии, что шоу окупится, что будут проданы билеты, — ведь мы же прекрасно понимаем, что, несмотря на то, что люди очень хотят прийти на наше выступление, далеко не у всех есть деньги на это…
Все заведения — дома культуры, дворцы спорта — выставляют такие ценники за свет, звук и обслуживающий персонал, что мы, артисты, просто не имеем возможности приехать к ним. Средняя себестоимость моего концерта — миллион рублей. При этом примерно половину я должен выложить за подготовку концерта. А где мне их взять, если у меня до этого не было выступлений? Получается замкнутый круг.
* * *
Конечно, коллектив — это не только артисты. Хореографы, костюмеры, администраторы — без этих людей не было бы театра Пескова. Не было бы такого явления в принципе.
И к каждому человеку в коллективе нужно найти свой подход. Я отношусь ко всем, как к своей семье: делю с ними горести и радости, помогаю, чем могу. Ведь так и только так должны строиться отношения в семье.
Очень грустно бывает, когда приходится с кем-то расставаться. Должно произойти нечто из ряда вон, чтобы я был готов сказать человеку: «Прощай». Но некоторым это удается. Так, например, мой костюмер Игорь был уволен из команды после концерта в Карабахе.
Мы летели несколькими вертолетами: в одном звезды, в других — коллективы. Последний вертолет — с моими. Он почему-то запаздывал. Мы — Кобзон, Бабкина, Моргунова, Легкоступова, Азиза — стоим на поле и ждем, когда приземлится команда Пескова.
Появляется вертолет, садится. И я понимаю — нда… прилетели мои. Иллюминаторы открыты, из них торчат босые ноги. Дверь долго не открывается. Внутри явно что-то происходит, но неспешно. И плевать, что
