А ещё раз — это недавно совсем. Сюда вот уезжала, меня Николай Семёнович — машинист наш — на вокзале принародно поцеловал. Я ему сказала, что ладно, выйду за него. Так это он от радости. Он, правда, старше меня, но очень хороший — добрый, серьёзный, самостоятельный… Господи, как хорошо, что я поехала сюда, тебя вот встретила! А то ведь могла бы взаправду за Николая Семёновича выйти… Витя, ты не спишь? Скажи, а у тебя была когда-нибудь женщина? Кроме меня?
Он хотел ответить твёрдо отрицательно, но вдруг почувствовал, что язык не подчиняется ему и произносит что-то совсем не то:
— Да, знаешь, жизнь ведь — она штука сложная.
— Да ты не думай, я не обвиняю тебя ни в чем. Семь лет — не шутка. Я знаю: ты искал меня. Но это судьба нам такая жестокая выпала. Всё одно к одному: смерть тёти, потом твоё путешествие, а тут и я из дому уехала. Как же ты мог найти меня, когда даже мама не знала, где я?
Ого, — удивился он, — глубок, однако, конфликт отцов и детей, коль даже эту простоту задел!
— Я ведь и в проводницы пошла, чтобы тебя найти. Специально по разным маршрутам ездила, всё тебя высматривала. И вот интересно: в поезде тебя не искала, а на вокзалах. Всё казалось: гляну как-нибудь на станции какой захудалой, маленькой, а ты стоишь. Во сне редко какую ночь это не видела. А оно вот на самом-то деле как вышло. Но, если разобраться, всё равно моё предчувствие сбылось. Если бы я в проводницы не пошла, то и в техникум железнодорожный не поступила бы, а значит и на станции не стала бы работать и путёвку бы мне сюда не дали…
— Алло! Привет, старик! Ошибаешься — не так уж плохо. Жизнь неожиданно подбросила одну пташку. Нет, ни с чем не сравнима, сверхоригинальна. Стиль — суперпростота. Непробиваемый наив. Лубок или даже, скорее, детский рисунок. Из тех, кто в первую встречу спрашивает: "Ты меня любишь?" А во вторую: "Ты на мне женишься?". Нет, меня не спрашивает — это просто само собой разумеется. Дело в том, что пташка-то уже подстрелена. Мной. Вспомни: семь лет назад, Сибирь, Красноярский край. Ты — в самом Красноярске, Столбы в фас и профиль срисовываешь. А я в какой-то допотопной деревушке без названия. На мой крик о спасении ты присылаешь телеграмму про умирающую тётю… Знаю, что бессчётно, и всё же с тётей было лишь однажды. Ну ничего, я и сам-то еле вспомнил.
Так вот, представь: любит до гроба, искала по всему свету. Естественно, предполагается, что я — тоже. Словом, не соскучишься. Могу гарантировать вам потрясающий отчёт в деталях. Запаситесь сердечными каплями. Ведь смех без меры — он тоже опасен. Ну, бывай!
Сложившаяся ситуация была настолько неправдоподобно-забавной, что он был просто в восторге. Ему доставляло удовольствие изображать из себя самоё покорность и видеть, как она принимает всё за чистую монету. Дело дошло до того, что Чижик, прочитав длинную лекцию о вреде алкоголя (даже — она слышала по телевизору — виноградного вина), решительно ограничила его в питие. Он безропотно следовал за ней всюду, открывая для себя кафе-мороженые и пирожковые. Она рекомендовала ему "страшно интересные книжки", сокрушалась, что он пропустил "массу потрясающих фильмов", просвещала, какие песни сейчас в моде. Что же касается самой, то мода категорически обошла её стороной. Как-то на пляже она прервала его на полуслове и обратила свой слух в сторону постоянно орущего, ненавистного ему громкоговорителя.
Ты не стой, не стой у окон моих,
Я не пойду с тобой: ты провожал других –
убеждал кого-то сильный девичий голос. Слова эти сразили его наповал. Господи, возможно ли?! Конец двадцатого века — и вдруг такой наив! Да, вот это — в стиле Чижика.
Он всё время помнил, что скоро приедет Эмма и комедию придётся кончать. А жаль. Чрезвычайно забавно!
— Послушай, Чижик, сколько тебе лет?
— Уже двадцать три.
— Постой, это что же выходит, семь лет назад тебе было…
— Почти семнадцать.
Он даже похолодел и ещё раз поблагодарил судьбу и мифическую тётю, которая так вовремя отдала Богу душу. Ведь запросто мог бы влипнуть в историю, прямо скажем, не самую приятную.
— Ты тогда вроде в десятый перешла?
— Ага, только я потом его в шэрээме закончила,
— Где?
— В школе рабочей молодежи.
— А что у тебя тогда за конфликт с родителями вышел? Чего это вдруг из дому-то уехала?
— Была причина, — она отодвинулась и сжалась.
Он уже понял, что о доме с ней лучше не заговаривать. Есть какая-то закавыка. Письма от матери приходят почти каждый день и всякий раз она хватает их так, будто век не получала. А читает, только когда его нет рядом.
— Стас! Уступлю песню за бутылку коньяка. Нет, не Высоцкий. Народное творчество. Ошибаешься — вполне даже цензурно. Разучи там с нашими дамами. Исполняется сольно. Диктую, записывай…
Ну как — потрясно? "Не стой у окон моих…" Восторг! Итак, коньяк — по возвращении. Чем занимаюсь? Как тебе сказать — в основном приобщаюсь к культуре. Навёрстываю упущенное. В кинематографе открываю для себя индийские фильмы. Знаешь, душевные очень. Чувств — на три платка за сеанс. Цирк уже был. Шпагоглотатель поразил в самое сердце. Изучаем также местные памятники культуры, из коих самый значительный — "Девушка с веслом". Систематически имеем душеспасительные беседы. Например, думал ли я за последние семь лет о ком-нибудь, кроме неё. Покаялся, что было однажды — подумал про Софи Лорен. Но потом усовестился и стал думать исключительно только про неё…
Слушай, вот рядом с такой тебе надо лечить твой сплин. Вмиг пройдёт. Никаких тебе проблем и метаний. Всё ясно, понятно и определенно: это — хорошо, это — плохо, это — белое, это — чёрное. Нет, не уступлю. Захвачен изучением. Экземпляр-то уникальный, можно сказать — доисторический. Ну, гуд бай!..
— Витя, знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего на свете?
— Откуда мне, тёмному, знать?
— Умереть из-за тебя.
— Я не кровожадный.
— Может, я не так сказала. Ну вот, например, в тебя кто-то целится. Ты не видишь, а я бросаюсь и закрываю тебя собой. Или ты скрываешься от врагов…
— От каких именно?
— Я не знаю, ну, от каких-нибудь. И меня пытают, чтобы выдала тебя. А я молча умираю под пытками… Витя, может, когда-нибудь тебе надо будет нарисовать женщину на снегу или во льдах. Ты только скажи — я буду позировать тебе в самый лютый мороз. Пусть хоть совсем замёрзну…
— Ну вот, страсти какие! Не замерзай! Ты нужна мне живая и тёплая. Иди ко мне, Чижик, поближе!
…Он смотрел, как она спит. По-детски, свернувшись калачиком. Абсолютно счастливое лицо. У него даже мелькнула мысль написать её вот так, спящей, Можно назвать "Покой", "Безмятежность" или просто "Счастье". Общее впечатление слегка портит прорезающая лоб морщинка, которую он раньше не замечал. Но на холсте её можно упустить.
