— Ты видел, кто его убил?
— Да, — ответил Джованни, — это тот, у кого был двуручный меч и голубое перо на шляпе.
Чеккино быстро распознал убийцу и, «бросившись с этой удивительной быстротой и отвагой в середину всей этой стражи», всадил обладателю голубого пера в живот шпагу и пронзил его насквозь. После этого Чеккино «обернулся ко всем с такой яростью и отвагой, что всех бы он обратил в бегство», но аркебузир остановил его выстрелом. Чеккино был ранен в ногу выше колена.
Шум на улице стал еще яростнее. Здесь уже и Бенвенуто не выдержал. Вначале он не узнал брата, не захотел узнать, но Чеккино обратился первый:
— Дорогой брат, пусть тебя не расстраивает моя великая беда, потому что мое ремесло мне это сулило. Вели поскорее унести меня отсюда. Мне немного осталось жить.
Бенвенуто ответствовал:
«— Брат, это величайшая скорбь и величайшее огорчение, которое только может меня постигнуть во все время моей жизни. Но будь покоен, потому что раньше, чем потеряешь зрение, ты увидишь месть за себя твоему злодею, совершенную моими руками».
К этому высокому диалогу Бенвенуто добавляет: «Его слова и мои были такого содержания, но очень кратки».
Бедный Чеккино «потерял зрение» очень скоро, жить ему оставалось всего сутки. Видимо, выстрел повредил аорту, и молодой человек скончался от потери крови. Был собран целый консилиум врачей. Бенвенуто сокрушался, что врачи не решились отнять ему ногу совсем, «он, может быть, был бы спасен». Навестить раненого явился сам герцог Алессандро. Чеккино был еще в сознании, речи его были возвышенны: «Об одном скорблю, что ваша светлость теряет слугу, который может быть и не самый искусный, но зато самый верный».
«…изобилие крови, которая не могла остановиться, была причиной тому, что он лишился разумения». Его причастили. Всю ночь Чеккино бредил, а потом впал в совершенное беспамятство. «И, выпростав ту и другую ногу, каковую мы ему положили в очень тяжелый ящик, он ее занес, как бы садясь на коня, повернувшись ко мне лицом, он сказал трижды: «Прощай, прощай» и последнее слово ушло с этой храбрейшей душой». Тут невольно вспоминается театр, «Прощай, прощай, и помни обо мне!», но Гамлет будет написан только через семьдесят лет. И весь этот романтизм, вся театральная напыщенность исчезают при упоминания об этом «очень тяжелом ящике», куда упрятали раненую ногу. Так они лечили в их прекрасном XVI веке. Бедный юноша, бедный Чеккино!
Его похоронили в церкви Сан-Джованни дей Фьорентини. Это случилось в мае 1529 года, то есть Флоренция еще не была взята испанскими войсками. Чеккино было двадцать семь лет. Могильная плита была мраморной, Бенвенуто позаботился, чтобы она выглядела самым лучшим образом. «Некоторые удивительные писатели», которые знали брата, сочинили подобающий текст для плиты, но не указали в нем полное имя, а только прозвище — Чеккино дель Пифферо, так его знали сослуживцы. Бенвенуто велел исправить ошибку. Он приказал вырезать имя брата — Джованни Франческо Челлини — «прекрасными древними буквами, каковые я велел сделать сломанными», поскольку «этот чудесный снаряд его тела поломан и мертв». Только первые и последние буквы имени были целыми. Первая буква символизировала нетленную душу, последняя — великие военные доблести Чеккино.
На этом Бенвенуто не остановился. На мраморной могильной плите он изобразил герб якобы родственников — знатных равеннских однофамильцев. При этом он его несколько видоизменил. Золотой лев на лазоревом фоне у «тех Челлини» держал в правой лапе лилию. В новом варианте геральдический лев держал в руке топор. Страшное оружие должно было напоминать Бенвенуто о мести.
Бенвенуто уже выведал, кто был убийцей брата, даже узнал, где проклятый аркебузир живет. Особенно злило, что этот мерзавец похвалялся содеянным. Он говорил всем и каждому: «Не убей я этого Чеккино, он бы заставил нас всех бежать. Какой урон для городских стражников!» И все-таки Бенвенуто медлил привести в исполнение свой план. Одно дело, когда в драке или в честном бою нанесешь человеку вред, тогда ты весь во власти стихий, и совсем другое — обдуманное, хоть и справедливое убийство.
Да и работа не ждала. Папа торопил с заказом, то и дело он посылал в мастерскую людей справиться, как идет дело. Но у Бенвенуто все валилось из рук. Наблюдая за своим противником издали, он весь извелся, тоска его сжигала, и «уже не заботясь о том, что делаю такое низкое и не очень похвальное дело, однажды вечером решил захотеть выйти из такой муки».
Аркебузир жил около дома известной куртизанки Антеи. Пишу о ней потому, что нам в наследство остался ее чудесный портрет кисти Пармиджанино. Портрет этот я не видела въяве, он находится в Неаполе в музее, но по Интернету его легко можно найти. В эпоху Возрождения кто только не рисовал куртизанок — рыжеволосые венецианские красавицы с пышными формами. А эта, «самая излюбленная в Риме», как пишет о ней Бенвенуто, совсем не похожа на прочих — стройная, большеглазая девочка с умным личиком, скромной прической, в огромных, словно не по размеру, одеждах.
Итак, аркебузир жил около дома Антеи. Пробило полночь. Сцена убийства описана у Челлини люто, ярко. Ничего не подозревающий аркебузир сидел на пороге своего дома со шпагой в руке. «Я с великой ловкостью подошел к нему с большим пистольским кинжалом, и когда я ударил наотмашь, думая начисто перерубить ему шею, он точно так же очень быстро обернулся, и удар пришелся в конец левого плеча и расколол всю кость; вскочив, выронив шпагу, вне себя от великой боли, он бросился бежать; я же, следуя за ним, в четыре шага его настиг, и, подняв кинжал над его головой, а он сильно нагнул ее, кинжал пришелся как раз между шейной костью и затылком, и в то и в другое так глубоко вошел, что я, как ни старался его вытащить, не мог». Не только не мог, но и не успел, потому что из дома Антеи вышло четверо солдат, гости или стража, и Бенвенуто, из страха быть узнанным, оставил место убийства.
Он побежал в дом герцога Алессандро. Рассказ Бенвенуто был краток. Герцог принял весть об убийстве как должную, велел держать язык за зубами и вернуться в мастерскую к своим делам, что Бенвенуто и сделал.
Но в руках у солдат осталась улика — кинжал. Они с большим трудом вытащили его из шеи трупа. Быстро узнали и имя убитого, и имя убийцы. Бандини, он находился на службе у герцога, вовсе не пытался что-либо скрывать.
— Это мой кинжал, — сказал он стражникам, — я ссудил его Бенвенуто, который хотел отомстить за своего брата.
А Бенвенуто укрылся за дверью мастерской, работал днем и ночью, на улицу старался не выходить. Он уже знал, что папе все известно. Прошло малое время, неделя или около того, как Бенвенуто был призван во дворец. Папа встретил его холодно, отчужденно, взглянул «эдаким свиным глазом» и уже этим взглядом «учинил жуткую острастку», а потом стал смотреть вещи, которые были у Бенвенуто в работе. Наверное, эти вещи были действительно прекрасны, потому что папа «посветлел лицом», стал хвалить своего ювелира и, наконец, сказал:
