Климент VII покровительствовал искусствам. Еще в бытность свою кардиналом он заказал Николло Макиавелли написать «Историю Флоренции». Это был тот период, когда от писателя и мыслителя все отвернулись. Макиавелли с честью справился со своей задачей, он сам привез в Рим первые восемь книг. К сожалению, он не успел окончить свой труд — умер в июне 1527 года, когда Рим уже был взят. По заказу Климента Микеланджело создал во Флоренции капеллу — мавзолей для умерших членов семьи Медичи — «с четырьмя свободно стоящими памятниками». И даже то, что Климент VII призвал испанцев в 1530 году для восстановления власти Медичи во Флоренции, можно понять. Он всю жизнь помнил лютую смерть отца и, конечно, не мог ее простить родному городу. Дживелегов ненавидит папу Климента VII, называя его «старым развратником». Он имеет в виду, конечно, его побочного сына, незадачливого герцога Алессандро. Но бастардов вокруг папского двора пруд пруди, Климент VII сам был «побочным сыном», но это не его вина. Думаю, мои рассуждения покажутся историку и искусствоведу не только спорными, но и наивными, но что делать, если папа Климент VII для меня реальный, живой человек, а не «представитель феодального, загнивающего», как пишут, XVI века.
Вернемся в ватиканский дворец. Получив заказ от папы, Бенвенуто «вылетел от него стрелой» и тут же принялся за работу. Но зависть, господа, и дрязги — вечные ее спутники! Папские тиары делал некий Микелетто, человек старый, опытный и отличный мастер. Прослышав о заказе, сделанном Бенвенуто, он тут же явился к нему в мастерскую.
— Их святейшество велел мне наблюдать за всем, что для него делается.
— Сперва я узнаю об этом у самого их святейшества, а потом буду знать, что ответить.
Неучтивый ответ? Конечно, но, если дело касалось работы, Бенвенуто забывал об учтивости.
— Ты еще об этом пожалеешь.
Микелетто ушел, размышляя, как поставить выскочку на место. И придумал. Он не стал действовать в одиночку, а посоветовался с цеховыми мастерами. Вместе измыслили план: заказать лучшим в городе художникам сделать тридцать различных рисунков будущей застежки для ризы. Обычно ювелиры не делали рисунки сами, это только Бенвенуто практиковал, и Микелетто был уверен, что уж один-то из тридцати рисунков будет наверняка лучше, чем предложенный Бенвенуто.
Здесь на сцене появляется новое лицо — ювелир Помпео, запомните это имя. Помпео был любимцем папы и родственником первого папского камерария Трояно. А поскольку Микелетто тоже «имел в своем распоряжении папское ухо», то эти двое, Помпео и Микелетто, стали в это ухо дуть: мол, видели мы модельку Бенвенуто, так себе, ничего интересного, а потому кажется им, что Бенвенуто «неподходящее орудие для столь удивительного предприятия».
Когда Бенвенуто принес показать свою модель во дворец, то у покоев папы уже толпились тридцать рисовальщиков со своими эскизами. Папа начал с осмотра рисунков. «А так как рисовальщики не ювелирного цеха не знают расположение камней, а те, что были ювелирами, их этому не научили, — потому что ювелиру необходимо, когда среди его камней располагаются фигуры, чтобы он умел рисовать, иначе у него ничего хорошего не выйдет, — то все эти рисунки укрепили этот чудесный алмаз посреди груди у этого Бога-отца». Папе эта идея не понравилась.
— Бенвенуто, покажи-ка твою модель, чтобы я увидел, не сделал ли ты той же ошибки, что и эти художники.
Бенвенуто раскрыл круглую коробочку, и «словно блеск ударил папе в глаза».
— Если бы ты сидел у меня в теле, — сказал папа Бенвенуто, — ты бы сделал это как раз так, как я вижу.
Художники и папская знать толпились вокруг, а папа объяснил им разницу между работой Бенвенуто и рисунками художников. Главным в работе было сочетание Бога-отца и алмаза. Художники укрепили алмаз посередине груди у Творца, а Бенвенуто пошел по другому пути. Вот как он описывает свою работу: «Этот алмаз я поместил по самой середине вещи, а над этим алмазом я расположил сидящего Бога-Отца, в красивом повороте, что давало прекрасное сочетание и нисколько не мешало камню; подняв правую руку, он давал благословение. Под этим алмазом я поместил трех младенцев, которые поднятыми кверху руками поддерживали сказанный алмаз. Один из этих младенцев был в полный рельеф; остальные двое в половинный, кругом было большое количество разных младенцев, в сочетании с остальными красивыми камнями. Сзади у Бога-Отца была мантия, которая развевалась, из каковой появлялось множество младенцев, со многими другими прекрасными украшениями, каковые являли чудесное зрелище. Вещь была сделана из белого гипса по черному камню».
Прекрасная была работа, судя по описанию, младенцев многовато, целый роддом. Кто они — ангелы или души, еще не рожденные? Впоследствии об этой работе отзывались как о подлинном шедевре. Микелетто и Помпео стояли рядом, «испуганные и неуклюжие». В заключение папа сказал:
— Я здесь вижу только одну беду, но она важна. С воском, мой Бенвенуто, работать легко, вся штука в том, чтоб сделать ее из золота.
— Всеблаженный отче, — вскричал Бенвенуто, — если я не сделаю в десять раз лучше, чем эта моя модель, то пусть будет условлено, вы мне за нее не платите!
Дерзко, конечно, но в этом весь Бенвенуто. Кто это будет мерить, в десять раз конечная работа лучше модели или, скажем, в пять. Бахвальство смешной, но безобидный порок, тем более когда знаешь, что при любом раскладе тебе будет заплачено сполна. Среди гостей папы был некий «превеликий философ», который поддержал Бенвенуто:
— От этой красивой физиономии и симметрии тела, которые я вижу у этого юноши, я жду всего того, что он говорил, и даже большего.
— Вот потому я ему и верю, — согласился папа.
Вот, наконец, Бенвенуто и написал, что он красавец, видимо, так оно и было. Почти тридцать лет, это далеко не юноша, тем более в XVI веке. Но Бенвенуто так себя воспринимал — вечно юным. Папа послал камерария за деньгами, и нашему красавцу тут же выдали 500 золотых дукатов. Сюда входили и деньги на материал, но даже с учетом этого оплата была щедрой. Обычно сильные мира сего экономили на каждой копейке, говоря языком Рима, на каждом квартино.
Через малое время папа поручил Бенвенуто еще более ответственную работу, а именно — делать чеканы для монет римского двора. Каждый папа хотел выпустить собственные деньги, Климент VII не был исключением. Бенвенуто никогда не занимался чеканом, но, не раздумывая, принял заказ. Кардинал Томмазо Кортезе, юрист и датарий папы, случившийся рядом, высказал сомнение: мол, этот молодой человек «нарочито смел» и «готов пообещать хоть новый мир» (весь земной шар по-нашему), но по силе ли ему будет сделать одновременно и застежку для ризы и чеканы?
