Семинар, затеваемый в Ярославле, в наши дни можно почесть уже подвигом отчаянных русских людей. Когда заведётся счёт семинара или адрес, сообщите. В Красноярске создан фонд моего имени, и я попрошу из него перечислить вам какую-то сумму, а пока иду подписываться на газеты и переведу вам деньжонок на альманах.
В. Астафьев
1997 год
5 января 1997 г.
Красноярск
(Е.С.Попову)
Дорогой Евгений Семёнович!
Я уж начал было подумывать, что дела у пензяков совсем плохи и им уж не до книг. А как получил 4 января бандероль — и не знаю уж, кого и благодарить за этот дивный мне ещё один подарок судьбы: Вас, Бога, художника и себя похвалить за то, что сподобился побывать в гостях у пензяков, и Лермонтова, и что сам углядел в Меркушеве прекрасного оформителя [Виктор Петрович получил оформление будущего сборника его повестей «Плач о несбывшейся любви». — Сост.]. Всё мне понравилось, всё, тем более что московские художники, с которых и спрос немалый, сделали к собранию сочинений очень посредственное, если не убогое оформление, зато боролись за «единство стиля» издания и навязали нашей провинции, опыта изданий подобного рода не имеющей, какой-то новомодный шрифт, мелкий, слепой. Я по мере выхода томов буду высылать их Вам, и Вы сами увидите, как спустя рукава можно исполнить работу.
Макет книги Меркушевым сделан высокопрофессионально, а створка, открытая в прошлое, меня потрясла, и рисунки, именно книжные рисунки — чётки, читаемы и в то же время поэтичны! А этот серенький, тёплый цвет шмуцов, словно нежный рассвет... Как-то бы сохранить его при печатании книги.
Я оставляю у себя варианты (уж простите за нахальство) для того, чтобы нашим издателям ткнуть их в нос и сказать, что оформление книги — дело не только кропотливое, но и серьёзное, в день и в неделю не делается и надо, чтоб художник становился союзником автора и внимательно, желательно с любовью, прочитал то, чего взялся изображать.
Затем я отдам все эти варианты и книгу в Литературный музей, который никак у нас пока не откроют — всё нет денег, но летом всё же сулятся открыть. Но если нужно вернуть варианты, я готов их тут же выслать. Передайте спасибо Анатолию. Мне обложка с фамилией, сделанной вязью, как и ему, нравится, но я против неё по той же причине, что и Вы. — она не будет смотреться на прилавке, а прилавок, он ой-ё-ёй каков — выше всех законов!
В договоре меня устраивает всё, лишь попрошу в счёт гонорара прислать мне сотню книг — здесь мне их не купить, а книга выходит подарочная! И хорошо, что я её не перегрузил. Она получается компактной — длинным бывает только вздох по утрате, а сама утрата молодости и любви, а горе и беда — они в отдалении, как вспышка зарницы, как молния, но всё-таки до малой былинки высвечивающая...
Всё моё время уходит на работу над собранием сочинений — я сам комментирую все тома, чтобы за мною меньше было вранья и искажений, а два тома писем, и том публицистики, и прочие «мелочи» столько сил и времени требуют. Мария Семёновна, конечно же, мне помогает из всех оставшихся сил, но редактор-то мой в Москве и не хватает её здесь, обещает в конце января приехать.
Сам я умудрился перед Новым годом ушибиться — туловище-то не худеет, а гибкости ни в чём никакой уж нету, в костях тем более. Весь праздник пролежал — ни дыхнуть, ни охнуть не мог, сегодня вот, чтобы Вам письмо написать, присел к столу.
«Обертону» присудили годовую премию в журнале «Новый мир». В Китае вышла книга «затесей» и сокращённый вариант «Царь-рыбы». В Англии один из журналов русистского направления начал печатать «Прокляты и убиты». Наш драмтеатр затевает постановку по «Обертону», но не нашлось в повести сценических возможностей, и дело завершилось тем, что будем ставить спектакль по мотивам «Людочки». Вот немного распутаюсь с собранием сочинений и примусь писать пьесу по «Людочке», предварительное (рабочее) название пьесы «Горе горькое».
А за роман, за третью книгу, пока не принимался — нужны силы и большой кусок свободного времени — для разгона, пока же ни того ни другого — очень у нас в России умеют и любят отнимать время, а главная работа — дело жизни — становится как бы и неглавной, да и ненужной.
У нас многоснежная зима с нормальными для Сибири морозами — доходили до минус 37! Но и перепады бывают. Урожай обещает снегоизобилье, какого уж лет 20 не было, но и половодье иль потоп — неизбежны, а у нас вверх по Енисею две дуры под названием ГЭС — могут полмира утопить собою, если стена упадёт, одну, Саяно-Шушенскую, уже ремонтируют, опять иностранцы — словно не мы, а они воздвигали величайшие в мире гидростанции и не у них, а у нас в городах темнынь при таких-то электрогигантах.
Но опять же никто, как Бог — на него и уповаем. Через день Рождество Христово. Поздравляю всех пензяков и Вас тоже с этим пресветлым земным праздником! Будьте здоровы! Ещё раз спасибо за всё! Низко кланяюсь.
В Астафьев
20 января 1997 г.
(В.В.Миронову)
Дорогой и, к сожалению, далёкий Владимир Владимирович!
Кажется, удальцы-самостийщики делают всё, чтобы мы были ещё дальше друг от друга и письма русских на Украину не доходили, чинят всяческие препятствия и пакости, достойные базарных торговок с бердичевского или одесского базара, а то и просто не пропускают почту.
Но вроде бы все-таки произошли какие-то изменения, и, наверное, более не требуется заполнять таможенные бумаги для отправки письма, тем более бандероли. Правители-хохлы в ненависти к москалям превзошли даже мои самые мрачные предсказания о том, что, получив вожделенную самостоятельность, они превзойдут в кураже и дури даже трусливых грузин.
Мы живем, хлеб жуём, теперь вот и с маслом, поскольку ещё при жизни моей началось издание почти полного собрания сочинений, и хотя от оплаты его богатым не сделаешься при нынешних ценах, но штаны поддержать и даже новые купить возможно сделалось. Вот с первой получки (всего будет две) мы позатыкали обозначившиеся в доме и в нашем бренном теле дырочки, технику бытовую купили, из одёжки кое-что, вплоть до колготок и мужских носков. А то ведь стыд сказать, друг нашего дома заслуженная артистка, гостившая у нас два месяца, обшивала нас, чего-то латала, а на внучку пальцем показывала — так мы её плохо одевали из-за скверности характера и нашей скупости. Я-то на это плевал, да и Марья Семёновна тоже, но и ей хочется на старости лет выглядеть прилично и меня одеть, поскольку бываю на людях, пусть ныне и редко.
Я любил и люблю петь дурацкую песню старых времён, немножечко её переиначив: «Лишь был бы семейный покой, а всё остальное — дело шестнадцатое...»
