— Вы отважный путешественник. Так и кажется, что вас вдохновляют стихи поэта и философа Даниила Андреева: «Там волны вольные — отчаль же! правь! спеши! И кто найдет тебя в морях твоей души!»
— Действительно, люблю дикие стихии, особенно океан в районе экватора. Езжу на разные острова, больше всего люблю Мальдивы. Нам, к счастью, удается несколько раз в году туда съездить: там сочинять хорошо. Беру с собой ноутбук, это практически музыкальная студия.
— Последний раз где вы были?
— В Экваториальной Африке, в Кении и Танзании, проехали 1500 километров на джипе, были в национальных парках Масай-Мара, Серенгети, Занзибара.
— Однажды вы совершили путешествие по местам, где Резанов полюбил Кончиту. Как выглядят современные Кончиты, женщины экзотических мест?
— Кончита была в Калифорнии, а я посетил Венесуэлу. Впечатления незабываемые. А женщины в тех местах не такие хрупкие, как Кончита. Они полны физической энергии.
— Вы совершаете опасные путешествия в Южную Африку. Путешествуете с женой?
— Летаем вдвоем с Таней. Конечно, приходится делать разные прививки. Хотя неприятные случаи бывали — насекомые нас не щадили, зато какие впечатления получаем! Без них вряд ли можно было написать Шестую симфонию. Когда видишь камни для жертвоприношения индейцев в знаменитом месте Мачу-Пикчу, в лесах Перу, испытываешь необъяснимое волнение. Одно дело — видеть такое в кино, и совсем другое — соприкоснуться с этим вблизи, почувствовать энергетику иных времен. Пролетая над Наска, имеешь возможность видеть огромные древние рисунки на земле, таинственные и прекрасные, поражаешься искусством пространственного мышления их создателей. И не можешь принять версию, что все это сотворили индейцы.
— А кто же это мог сделать? Пришельцы?
— В пришельцев не верю. У меня ощущение — эти великие творения могла создать очень высокая цивилизация, существовавшая до Потопа.
— Представляю взрыв ваших эмоций при виде великих странностей. Как вы все это переносите — психологически и чисто физически?
— Вообще-то это огромные физические нагрузки. Мы совершили 11 перелетов в течение 13 дней — и на вертолетах, и на больших самолетах. В последний раз в Африке летели на воздушном шаре. Но если есть цель, если гонит азарт, то все вынесешь. Трудности забываются, а остается сильнейшее впечатление от нехоженых троп и недоступных туристам мест.
— Наша Сибирь не зовет к своим тайнам?
— В Сибири я был только в Томске, больше не складывалось. Европейскую часть России знаю лучше: ездили в Петрозаводск, в Карелию, бывал в брянских лесах и в степях Приволжья.
— Вы производите впечатление очень тренированного и закаленного спортсмена.
— Я не тренированный и не могучий. Когда работаешь с перенапряжением, тогда необходима физическая встряска: только она может погасить стресс творческий. Просто отдыхать: читать, лежать, бездельничать — не для меня. Я бы от неподвижности, наверно, заболел.
* * *
— Ваш театр трудно выживал. Какое у него сейчас самочувствие?
— Театр работает очень интересно. Постоянно идут мюзиклы: «Приключения Буратино» и «Красная Шапочка». Они очень хорошо воспринимаются публикой, и даже летом в Театре киноактера идут постоянные спектакли. Мы проводили семейный музыкальный фестиваль «Буратино» в разных городах России. Сейчас театр выпускает рок-оперу «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». По-прежнему наша главная проблема — помещение. Наш театр сейчас государственный, он в системе Департамента культуры Москвы. Но нам приходится арендовать даже репетиционные базы, не говоря уж о концертных площадках.
— Надо бы для музыкального театра построить новое здание по современным требованиям и возможностям, поскольку новый театр требует нового пространства.
— Дай Бог, если исполнятся обещания, данные нам официальными лицами.
— Счастливого путешествия, Алексей Львович, и вам, и вашей музыке.
28 января 2009 г.
Леонид Зорин: «У меня все-таки было сердце молодого футболиста»
Театральные люди любят пьесы этого дерзкого драматурга. В них великолепные диалоги, каждая фраза сверкает гранями отточенного слова, герои осмеливаются показывать свою прельстительность, женщины покоряют духовным излучением. В последние годы Леонид Зорин раскрыл свой талант прозаика. Он не стремится стать фаворитом толпы, не входит в тусовки, где любят и ненавидят по общей установке: свой — чужой. Он сознательно выбрал затворничество: «…в отдельности есть своя магия». В 15 странах поставлены 12 его пьес, в том числе «Покровские ворота», «Римская комедия», «Царская охота». Однако Зорин избежал тщеславия, «не уронил себя радостью». И вот триумфальный успех — в 2009 году Зорин стал лауреатом престижной премии «Большая книга» за сборник мини-романов «Северный глобус».
Прививка не действует
— Леонид Генрихович, вы испытывали тревогу, касаясь темы Сталина? Ведь советский Юпитер даже из Аида достает нас.
— В моих «Зеленых тетрадях» есть давняя запись: «Никогда не смог бы написать художественного произведения о Сталине». Душит ненависть. Признаюсь, эта запись моя меня как-то задевала. Что это значит — не могу? Почему же?
— Сколько мастеров с легкостью клепали и раскрашивали сталинский сюжет!
— Написать прокламацию очень легко. Но от прокламации до художества лежит дистанция огромного размера. Я понимал: писать о нем нужно, поскольку перестала действовать прививка против этого человека. Что-то, видимо, скрыто в нас всех, и это «что-то» пробуждает потребность в жестокой руке палача… Видимо, она есть, существует. Писать об этом надо. Я понял, что мое авторское спасение в том, чтобы писать от его имени. Тогда не будет брани с моей стороны, открытой или завуалированной, я останусь в пределах художественного произведения.
— А он оттуда, из кромешного небытия, может вам навредить за то, что вы залезли в его душу?
— О себе-то думаю — я устою: достаточно трезвый человек. Боюсь его влияния на всех! Это страшнее. Боюсь за всю нашу несчастную страну. Здесь его влияние совершенно очевидно.
— Ваши близкие от Сталина пострадали?
— Нет. Но пострадали многие вокруг меня, и не обязательно было знать пострадавших лично, чтобы переживать за их судьбы. Мой отец был человеком совершенно исключительных нравственных качеств. Во время репрессивной вакханалии 30-х годов, когда сослуживцев отца объявляли «врагами народа», на собраниях, где против них «единодушно» голосовали, отец обычно сидел с руками, скрещенными на груди.
