Вначале был парад участников корриды. Я был поражен совершенной наивностью того, как они были одеты. Никто не занимался их костюмами. Пикадоры были в разноцветных камзольчиках-бамбетках, причем кто-то мог быть в малиновой бамбетке и синем жилете под ней, зеленых штанах ниже колен и желтых носках, закрывающих икры. Другой был в желтом камзоле, лиловом жилете, голубых штанах и белых носках. Все это было изготовлено из блестящей ткани с люрексом, и костюмы сверкали на солнце, переливаясь всеми цветами радуги. Только традиционные шапочка, лаковые туфли и широкий пояс были неизменно черного цвета. Я внутренне гордился тем, что предвидел эффект этого зрелища. Майя тоже была под впечатлением парада и безумной яркости костюмов.
Началась коррида. Объявили имена пяти тореадоров. Быки были разного цвета, пятнистые. Преобладали песочные и коричневые оттенки, а на столичной корриде всегда подбирались быки черного цвета, чтобы не видна была кровь.
После того как быка дразнили пикадоры, всаживавшие в его холку бандерильи, на арену выходили молодые тореадоры, совсем юные мальчики, которые плохо держались на публике и крайне неумело действовали. Зато был виден их задор и то, как они общались с пикадорами. Слышны были их разговоры и выкрики. Эти простые парни — жители городка — хотели показать себя перед земляками. Их узнавали на трибунах и кричали что-то ободряющее. Кровь, которой были измазаны буквально все участники, особенно была заметна на быках светлого окраса.
Быки в двух схватках из четырех выходили победителями. Они подминали тореадоров, но пикадоры, играя красными мулетами, переключали гнев разъяренных быков на себя и таким образом отвлекали от их жертв. Конечно, раненым парням оказывали скорую помощь и не давали продолжать схватку, хотя все поверженные проявляли безумную отвагу и рвались в бой. Как правило, при каждой арене существуют комнаты с медицинским оборудованием. Кроме того, при арене есть маленькая капелла, чтобы участники корриды могли помолиться перед боем.
Зрелище было тяжелым, особенно когда на песок выскакивали парни, которые специальными ножами должны были приканчивать умирающих животных. Я не мог на это смотреть, а Майя была целиком во власти происходящего.
Действо достигло своей кульминации, когда объявили последний, пятый бой. Оказалось, что выступает знаменитый тореадор, который после тяжелой травмы, полученной на арене, долгое время провел в больнице и теперь, когда поправился, хотел войти в форму на корриде не самого высокого уровня. Этот тореадор назывался рехоньеро, от слова «рехона» — особая длинная шпага, которой убивают быка с лошади. А бой, который нам предстояло смотреть, был португальским национальным видом корриды — так называемой конной корридой.
Когда пикадоры (тоже на лошадях) вонзали свои бандерильи в спину быка, главным для них было ускользнуть от удара рогов, нацеленных в живот лошади. Не всем это удалось. Что касается рехоньеро, то он менял лошадей каждую минуту или полторы. Он был немолодым, но статным, высоким, почему-то с рыжими, а не черными волосами с большими залысинами, что никак не принижало его мужественной внешности. В ходе боя он проявлял удивительный героизм. После каждой воткнутой бандерильи он бросал свою лошадь в невероятный прыжок, уходя от разъяренного быка, и храпящая, обезумевшая лошадь, казалось, чудом ускользала от рогов быка, проносящегося в нескольких сантиметрах от нее. Рехоньеро тут же пересаживался на другую лошадь и снова бросался в бой.
Майя следила за ним со всем неистовством своего темперамента. И вдруг перед наступающей кульминацией какой-то молодой длинновязый испанец из числа зрителей проскочил в первый ряд и сел там, опершись о поручень, прямо перед Майей, мешая ей видеть происходящее. В то же мгновение Майя изо всей силы дала ему ногой под зад, чтобы он убирался и не мешал смотреть схватку. У меня в голове пронеслось, что это конец: испанец не простит оскорбления и убьет нас. А Майя не обращала на обиженного никакого внимания, как если бы она стряхнула мошку. Вспыхнувший, как спичка, испанец, тем не менее, не произнес ни слова и отскочил на полтора метра, потирая рукой часть тела, предназначенную для сидения. Вид безумной рыжей женщины в изумрудного цвета наряде подействовал на него отрезвляюще, и нас спасло даже не присутствие атлетического Карлоса, а неистовая страсть, которой была охвачена Майя. Испанец понял, что существует сила, которая будет посильнее его эмоций.
Тем временем схватка подходила к концу, и великий рехоньеро, ускользнув от удара быка в живот лошади, исхитрился и сверху длинной рехоной нанес быку сокрушительный удар точно в основание шеи, находясь при этом в неимоверной позе бойца, вставшего в стременах во весь свой рост. Он нанес смертельный удар, и бык рухнул как подкошенный на колени и затем завалился на бок. Это была мгновенная смерть. И рехоньеро, соскочив с лошади, специальным ножом отрезал быку уши и хвост и пошел по вязкому песку по периметру арены, приветствуемый безумными криками немногочисленной публики. По дороге он бросал ликующим зрителям эти трофеи, а толпа высыпала на песок, политый кровью, желая приветствовать победителя.
Я не успел перевести дыхание, как увидел бросившуюся на арену к тореадору Майю, в точности повторившую поступок театральной Кармен, образ которой ей дано было воплотить на сцене. Этот порыв был великолепен. В этом была вся Майя, вся ее человеческая суть. Она так же вязла в этом песке, как десятки ликующих мальчишек вокруг. Тореадор-рехоньеро в изумлении остановился перед поразившей его женщиной. У Майи развевались рыжие волосы, а новый изумрудный костюм сиял на солнце. Она стояла перед героем корриды и что-то страстно говорила ему, но тот ничего не понимал и застыл, оторопев, пока не подоспели мы с Карлосом. Первой фразой Карлоса были слова:
— Es la gran bailarina rusa.
А дальше он старался переводить комплименты Майи в адрес тореадора. Тот выслушал со смущенной полуулыбкой и в растерянности стал приглашать нас к себе домой. Мы отказались, сославшись на занятость Майи. И действительно, Майе надо было торопиться в театр. Продираясь сквозь толпу мальчишек, которые просили у нас денег или хотели взять автографы, мы пошли к машине. В это время я увидел, как на заднем дворе какие-то мужчины, ловко орудуя ножами, разделывают подвешенных на крюках быков, снимая с них шкуры. Я отвернулся, не в силах смотреть. Вскоре Карлос занял свое место водителя, и мы отправились в Севилью.
* * *
Но вернусь к шестидесятым годам. Я тогда уже в полной мере ощущал себя авангардным художником, к этому периоду относится цикл моих абстрактных картин большого размера. Выставлять их я не мог, потому что всякое отклонение от социалистического реализма пресекалось.
