Но, как оказалось, зря. Он заявил потом, что она ему не понравилась, а она — что он ей. Но это было после, а весь вечер мы провели весело — выпили и вспомнили наши гудаутские подвиги. Ира в лицах рассказала про соревнования по стрельбе с милиционерами и свою решающую фразу из кухни: «А мой Нурбей не только сильнее ваших мужей, но и метче стреляет!». Рассказала и про то, как старик Ризабей передал мне мою пинетку, которую отец носил на шнурке на шее, как амулет.
Уж лучше бы он уж не снимал ее и не передавал той женщине — может, остался бы жив! Ира поинтересовалась, что это такое есть у меня в Москве, про что, все как один, гости на съезде гулиевцев говорили: «У тебя в Москве есть все!». И я указал Ире на Тамару и Сашу:
— Вот это все, что у меня есть в Москве — любимая женщина и талантливый ученик — моя надежда! Разве этого мало?
Но почему-то мой талантливый ученик не произвел впечатления на Иру. А может это она на него? Назавтра Ира уехала к себе в Киев, приглашала нас к себе в гости. Хотя и жила она в общежитии, но все-таки пригласила. Правда, на приглашения откликнулся я один, да и то останавливался не у Иры, а у моего друга Юры. Туда же переселялась на время моего приезда и Ира.
Тамара прощала мне эти маленькие шалости с Ирой — она ей понравилась своей прямотой, отсутствием комплексов, да и молодостью. Тамара тоже понравилась Ире, по-видимому, только первыми двумя качественными, потому, что была на четырнадцать лет старше Иры.
Мы с Тамарой из Сухуми съездили в Тбилиси к моим родственникам в гости. Я показал ей дом, где я жил в детстве, двор, где произошло столько далеких событий. Двор весь порос бурьяном, ужасный туалет был снесен. Меня поразило то, что все окна в доме были закрыты, и никто из соседей из них даже не выглянул. Немыслимая ранее ситуация! Более того, за полчаса, что мы гуляли по двору, и я рассказывал о прожитых здесь годах, никто не прошел в дом и во двор, а также и обратно! Как повымерли все!
Показал я Тамаре и место расстрела демонстрации, памятник Эгнатэ Ниношвили, который защитил меня от пуль своей каменной грудью. Тамара поскребла пальцем дырки на этой груди, замазанные цементом. Мы побывали везде, что представляло хоть какой-нибудь для нас интерес — на горе святого Давида, у памятника моему деду в Ортачала, в пантеонах, церквах, ботаническом саду и зоопарке. Гуляли по моей любимой улице Плеханова, переименованной теперь на какое-то грузинское название.
Но весь Тбилиси напоминал мне мой старый дом — окна закрыты, соседей нет, «все ушли на фронт». Видимо это был знак к последующему упадку Грузии, и Тбилиси в частности, наступившему после развала СССР, распрей и внутренних войн в этой стране.
Из Тбилиси мы все уже в конце августа вернулись в Москву. Купе наше было переполнено стеклянными «четвертями» с восьмидесятиградусной чачей. Мы тщательно скрывали от проводника эти бутыли, которых было не менее десяти. Ведь в них был практически чистый спирт, который горит как бензин. Коварство спирта в том, что он для своего горения требует почти втрое меньше кислорода, чем бензин и может сгорать даже в очень спертых помещениях. Известны случаи, когда «проспиртованные» люди, пытаясь закурить, сгорали изнутри. Пары спирта, смешивались даже с небольшим количеством кислорода, находившимся в легких, сгорали там, и человек «выгорал» изнутри. Не балуйтесь спиртом и сигаретами одновременно! Это я, как бывший «химик» вам говорю!
Но отдых — отдыхом, а работа продолжалась. Конечно же, «мы, большевики» кроме работы, любили и пошутить. Как происходили кафедральные розыгрыши и шуточки, я уже рассказывал. Но я ведь работал, еще и в Контрольном Совете по изобретениям, и тут уже «шутить» приходилось с изобретателями. А они и сами были нередко большими шутниками.
У нас поменялся куратор от Контрольного Совета — теперь им стала очаровательная женщина-«дюймовочка» Галя Вронская. Кстати — классный специалист-эксперт, державший в ежовых рукавицах своих внештатников — меня и кандидата наук Забегалина. Коллегии под предводительством Вронской были долгими и невыносимыми для нас, внештатников — больших «сачков», по правде говоря.
Больше всех допекали нас изобретатели с Украины и Белоруссии, особенно, если среди них были евреи. Они боролись до последнего, сидели часами, выискивая малейшую зацепку, чтобы выиграть процесс. Для чего им были эти авторские свидетельства — «филькины грамоты», ума не приложу!
Правда, и я сам их имел до трех сотен, в основном, чтобы «застолбить» свой приоритет. Крупных вознаграждений за изобретения почти никто, кроме директоров и министерских работников, не получал, а премию в полсотни рублей государство платило сразу же, авансом. Худо-бедно, а я за свои триста изобретений в сумме получил-таки около пятнадцати тысяч рублей. А это тогда была стоимость кооперативной квартиры или трех автомобилей «Волга».
Пользуясь своими знаниями патентных законов, я вынудил комитет по изобретениям отыскать в хранилище (расположенном где-то за Уралом) мою отказную заявку на первый супермаховик и рассмотреть ее снова. Ведь отказали-то мне по полезности, а уже лет пятнадцать весь мир пользуется супермаховиками и не жалуется. Даже всемирные симпозиумы по супермаховикам созывают, в Италии, например. Благодаря полковнику Ротенбергу (царство ему небесное — умер в Израиле), до своей эмиграции успевшему отказать мне в изобретении по полезности, авторского свидетельства на супермаховик тогда я не получил. Мол, глупость это — мотать маховики из нитей и волокон, когда их нужно лить или ковать! Вот теперь мы и увидели, что весь цивилизованный мир их мотает, а не льет или кует, что я и предлагал еще в 1964 году.
Одним словом, выудили мы эту заявку из хранилища и рассмотрели снова. Ну и признали изобретением — получил я авторское свидетельство. А как раз прошло 20 лет со дня подачи заявки, и, стало быть, кончился срок действия патента. Таким образом, автором признали меня, приоритет — советский, а денежки, как всегда — «тю-тю»! Но и на этом спасибо Партии родной!
Видимо, нашим изобретателям с Украины и Белоруссии тоже были дороги советский приоритет и пятьдесят рублей премии, вот они и стояли насмерть. Мы под руководством Гали как-то провели уже три коллегии, и готовимся к последней — четвертой. Запускаем изобретателя, достаем его «дело» и замираем
— Галя тихо подчеркивает нам карандашом местожительство изобретателя и его фамилию.
Местожительство — город Бердичев, фамилия изобретателя — Жидец! Мы пропали — это на несколько часов! Взглянув на изобретателя, мы подтвердили наши самые худшие опасения. Вдоль стены ходил плотный невысокий человек лет сорока в помятом костюме и больших туфлях с задраными носами. Короткие штанины выдавали ядовито-зеленые носки, гармонирующие с зеленым же капроновым галстуком на резинке. Изобретатель на ходу что-то бормотал себе под нос, изредка поднимая к потолку черные, выпуклые, полные вековой скорби своего народа, глаза. Черная борода, пейсы и вьющиеся волосы шапкой довершали образ ортодоксального иудея, не хватало только фетровой шляпы или кипы.
