В то мгновение, когда императорская карета поравнялась с молодым человеком, он бросил свой сверток под ноги рысаков.
Раздался ужасный взрыв, поднялось густое облако дыма и снега, послышался звон разбиваемых стекол, а затем крики и стоны. Два казака и мальчуган, тащивший салазки, лежали на земле. Около них убитые лошади, лужи крови и осколки стекол.
Император, оставшийся целым и невредимым, бросился к раненым. Со всех сторон сбегался народ. Выскочив из своих саней, полицейские офицеры схватили преступника, пытавшегося убежать.
Полковник Дворжицкий, начальник охраны, умолял царя сесть в сани и ехать как можно скорее в Зимний дворец. Но Александр хотел увидеть анархиста, которого толпа грозила растерзать. Когда он направился к нему, кто-то подбежал к царю с вопросом: "Вы не ранены, ваше величество?" Он ответил: "Слава Богу, я цел". Тогда убийца, подняв голову, с злобным смехом прокричал: "Не слишком ли рано вы благодарите Бога?" В то же мгновение неизвестный, стоявший опершись на перила канала, что-то бросил в воздух. И второй ужасный взрыв поднял облако снега и дыма. Когда облако рассеялось, Александр II лежал на земле, пытаясь подняться; лицо его было окровавлено, пальто изорвано, ноги обнажены и раздроблены. Кругом валялись клочья вырванного мяса, он истекал кровью. Глаза его были открыты, но он, как кажется, ничего не видел. Его губы тихо шептали: "Помогите мне… Жив ли наследник?.. Снесите меня во дворец… Там умереть".
С большим трудом царя уложили в сани полковника Дворжицкого и ухмирающего отвезли в Зимний дворец.
Княгиня Юрьевская в пальто и шляпе спокойно ожидала возвращения супруга, когда вбежавший в комнату испуганный слуга пробормотал: "Княгиня, скорее, скорее… Его величеству дурно".
Не теряя ни на минуту присутствия духа, княгиня Юрьевская подбежала к шкафу, где хранились кое-какие лекарства, которыми Александр II иногда пользовался. Передав их слуге, она быстро спустилась в кабинет императора. В это время его как раз вносили.
Казаки уложили свою тяжелую и кровоточащую ношу на кровать, поставленную посреди комнаты. С редким самообладанием княгиня принялась ухаживать за раненым. Она растирала его виски эфиром, давала ему дышать кислород и даже помогла хирургам перевязывать ноги, чтобы остановить кровотечение.
Наследник с супругой, великие князья и княгини, прибывшие немного спустя, уступили ей первое место у постели умирающего. Император уже агонизировал, дышал лишь с перерывами, и зрачки его не реагировали уже на свет. Воспользовавшись минутным возвращением сознания, протоиерей Рождественский причастил его. Вслед за этим государь вновь впал в бессознательное состояние.
В три с половиной часа руки женщины, которую он так любил, закрыли навсегда ему глаза.
В ту же минуту в силу основных законов наследник-цесаревич сделался императором Александром III, и ему тотчас же пришлось проявить свою самодержавную волю.
В то же время, как врачи и слуги убирали еще тело покойного, граф Лорис-Меликов испрашивал царского решения по вопросу, не терпящему отлагательства. Он спрашивал у Александра III, должен ли он, согласно приказу, полученному им накануне, опубликовать в завтрашнем номере "Правительственного вестника" манифест, извещавший русский народ о преобразовании Государственного совета и вступлении на путь ограничения самодержавия народным представительством.
Нимало не колеблясь, Александр III ответил: "Я всегда буду уважать волю своего отца. Пусть завтра манифест будет опубликован".
Но в течение ночи министр внутренних дел получил приказ отложить печатание манифеста. Это было результатом тайного совещания собравшихся в Аничковом дворце реакционеров. Уступая страстным мольбам своих приближенных, Александр III неожиданно решил отложить исполнение отцовского завещания до тех пор, пока обстоятельства не позволили ему открыто отречься от него. Лишь пламенному красноречию его бывшего преподавателя, знаменитого обер-прокурора Священного синода, фанатика неограниченного самодержавия Победоносцева удалось сломить сопротивление прямого и набожного Александра III.
Лорис-Меликов, получив этот приказ, с горечью воскликнул: "Несчастный! Он уничтожил собственную подпись".
В последующие дни Победоносцев с еще большей настойчивостью подчинил своему влиянию своего августейшего ученика. В страстных речах он доказывал ему кощунственность "новых идей"; он напомнил ему, что самодержавие является одним из догматов православной веры; он убеждал его вернуться к священным идеалам Московских царей; он не уставая повторял ему: "Бегите из Петербурга, этого Богом проклятого города, поезжайте в Москву, перенесите правительство в Кремль… Но прежде всего и немедленно прогоните Лорис-Меликова, прогоните великого князя Константина, прогоните княгиню Юрьевскую".
И когда новый самодержец, молчаливый и подавленный, мучимый угрызениями совести, на несколько часов освобождался от настойчивого давления Победоносцева, тогда со всех сторон его приближенные обращались к нему с теми же словами и с теми же заклинаниями. Так вынуждали они Александра III мало-помалу отказаться от обещаний, данных им отцу.
В это время останки зверски убитого императора находились еще в Зимнем дворце. Император в гробу был одет в мундир Преображенского полка. Но вопреки обычаю, у него не было ни короны на голове, ни знаков отличия на груди. Он не захотел, чтобы эти суетные предметы следовали за ним в могилу. Говоря как-то с Екатериной Михайловной о своей смерти, он сказал: "Когда я появлюсь перед Всевышним, я не хочу иметь вида цирковой обезьяны. Не время тогда будет разыгрывать величественные комедии!"
Каждый день утром и вечером многочисленное духовенство служило вокруг гроба панихиды.
6 (18) марта, накануне погребения в Петропавловской крепости, Победоносцев присутствовал на панихиде. Вернулся он домой очень взволнованный, так как этот непреклонный человек имел нежное сердце. В тот же вечер он написал следующее письмо своей приятельнице: "Я присутствовал сегодня на службе во дворце. После того как служба окончилась и все разошлись, из соседней комнаты вышла вдова. Она еле стояла на ногах, и ее поддерживала сестра и под руку вел Рылеев. Она опустилась на колени около гроба. Лицо усопшего покрыто газом, который нельзя подымать. Но она наклонилась, резко сорвала газ и долгими поцелуями покрыла лоб и лицо; качаясь, она вышла затем из комнаты. Мне жаль эту бедную женщину".
Вечером того же дня Екатерина Михайловна вновь пришла к гробу. Она принесла сплетенный из своих дивных волос, составлявших ее славу, венок и набожно вложила его в руки усопшего. Это было ее последним даром.
