меня к тебе дело есть. Ты не возьмешь себе Гошу? Мы все равно не будем им заниматься, у меня аллергия на лошадей, а ему нужен хозяин. Продавать его я не хочу, а вот если ты согласишься… Для вас обоих так было бы лучше. А мы будем спокойны.
Я тогда еще плохо понимала, что вообще происходит вокруг меня. И тупо спросила:
— Гонг хороший очень, но… вы не пожалеете потом, что отдали его?
— Что отдали тебе — нет.
Будь это любая другая лошадь — отказалась бы, не раздумывая. Но ведь это был Гонг. Которого я знала уже два года. Умный, честный, привязанный к людям. И еще — друг Рыжулина, самый лучший, защитник слабых и угнетенных. Все равно «наша» лошадь.
Я взяла сутки на «подумать», и все это время и родственники, и коллеги, которым я сдуру рассказала, проводили массированные сеансы внушения на тему «конечно, соглашайся!».
Честно скажу, если бы прошло еще недели две, шансов на успех у них было бы мало. Но тогда способность мыслить ко мне еще не вернулась. И я согласилась…
Про начало, ветеринара и ТБ
Не сказать, что у нас с Гонжиком все сразу пошло гладко. Потому что начали мучить сомнения, правильно ли я поступаю, угрызения совести, что вот так легко предала Рыжулина, и в конюшню ехать совершенно не хотелось. Каждый день говорила себе, что все, завтра обязательно соберусь, но, когда наступало завтра, решимость рассеивалась как туман. И я снова успокаивала себя, что ладно, сегодня уже не поеду, но вот завтра — точно…
Наверное, так бы я и не решилась, или мучилась еще очень долго, если бы меня фактически не выпихнули родители, под предлогом того, чтобы съездить «к Рыжулину».
— Ладно, — сдалась я. — Но на конюшню заходить не буду. Не могу пока.
Поехали сразу к роще. А на обратном пути папа попросил остановиться, чтобы хоть глянуть на Гонжика вблизи, раз уж он сейчас наш.
Гошка, увидев, что к нему проявили интерес, с готовностью потопал навстречу. Слопал захваченные «на всякий случай» сушки. И тут появилась одна из прокатчиков. Которая поделилась морковкой и сказала, кивнув на Гонга:
— Может, возьми его себе?
— Да я как бы уже…
— А что ж никто об этом не знает?
— Почему не знают?
— Ну, не знаю. Я сегодня спрашивала, все говорят, что ничего не знают. Ты бы зашла на конюшню, хотя бы сказала, что и как…
«Странно», — подумала я. Но в конюшню зашла. И осталась. И хотя сомнения и терзания никуда не делись, первый шаг был сделан.
***
Передачу документов на Гонжика организовали очень быстро. Так что я стала полноправным обладателем большой гнедой лошади.
И именно в тот день, когда я забирала документы, мне приснился Рыжулин. Плохо приснился. Проснулась я в момент, когда он, очень грустный, куда-то уходил, а я не могла его остановить. И еще — понимала, что он умер, но казалось, что это не навсегда, не взаправду… Понятное дело, всякие нехорошие мысли о предательстве стали терзать с новой силой.
Впрочем, Гонжик не сказать, чтобы особенно был счастлив от перемен в его жизни. Да, наверное, ему нравилось, что у него появился личный раздатчик сушек, «чухатель» и тому подобное. Но он отвык от тесного общения с людьми, и даже из пастуха мы первое время выходили оооочень долго. Один раз я, наверное, промучилась час, продвигаясь к выходу со скоростью полметра в минуту. Конь вполне явно давал мне понять, что он, конечно, все понимает, но ему как-то и в табуне неплохо, прижился и вообще — отвык от того, что его ОДНОГО куда-то тянут. Вот, пожалуйста, он может показать все, что умеет, тока оставьте в покое, а? Наверное, пару недель мы уходили с пастбища минут по сорок: пройдем пару шагов, остановимся, постоим, еще пару шагов…
Дело усугублялось тем, что мне самой совсем не хотелось заниматься другой лошадью. И при всем уважении и признательности к Гонжику, он очень долго, еще два года, оставался для меня чужим. И все, что я делала — было «через себя», с осознанием ужасной пустоты и предательства по отношению к Той, Моей Лошади…
Почти сразу я позвонила Инне, которая считается одной из лучших ветеринаров. Потому что слышала о Гонжиковых проблемах с ногами, но хотелось узнать об этой напасти поподробнее. Ну и плюс так осмотреть. Просто чтоб заранее знать, что лечить.
Увидев Гонжика, ветеринар не удержалась от возгласа: «Ой, какой слоник!» — и тут же начала расспрашивать, что он делает, как живет. Сказала, что, даже если и были болячки, то за три года спокойной жизни и прогулок все должно было пройти. Хронь с ногами, понятное дело, никуда не денется, но «Вам же не стипль-чез скакать. А жить ему это не мешает». Спросила, откуда он изначально, и усмехнулась: «Ну, если там выжил, то уже ничего не страшно!» Прослушала сердце, легкие, посмотрела, как бегает, восхитилась движениями и вынесла вердикт: «Даже если бы и захотел придраться, то не к чему».
Общение с абсолютно безопасной и адекватной (во всяком случае, по отношению к тебе) лошадью действует ну очень расслабляюще. Поэтому предупреждение начкона, что «Гонг такой… более резкий» благополучно влетело в одно ухо, а из другого, не задерживаясь, вылетело. Но Гонжик-то с людьми общаться практически отвык…
И что техника безопасности написана кровью, я поняла, с разбега впечатавшись в дверной косяк при попытке завести свою новую лошадку в конюшню. Ну, не рассчитал он траекторию и скорость, что ж поделаешь…
Второй раз Гонг напомнил мне об этом на прогулке. Когда Бимбо неожиданно выскочил из кустов, трепетная лань в 700 кг живого веса не нашла ничего лучше, как попытаться запрыгнуть мне на ручки. Впрочем, единственное, в чем он преуспел — это в приземлении мне на ногу. С прыжка.
Сказать, что из глаз посыпались искры — несколько обеднить спектр ощущений. Пытаясь сдерживать рвущиеся наружу непарламентские выражения, корду я все же упустила, и лошадка, весело подпрыгивая, помчалась в сторону конюшни. Откуда мне через несколько минут позвонил начкон. Сообщить, что конь на месте, и я могу не спешить с возвращением.
А я и не спешила. Ибо при всем желании не могла. Доковыляла, снова взяла лошадь на корду и повела пастись. Про ногу старалась не думать, несмотря на ее настойчивые напоминания о себе. Думала, как поеду домой. Радовалась, что пострадала хотя бы левая нога, а педаль сцепления
