пропагандистскую работу среди немецких солдат, в 1945 г. был арестован (16).
Д. М. Панин родился в 1911 г. в Москве, происходил из дворянской фамилии, был сыном присяжного поверенного, закончил Московский институт химического машиностроения, затем — аспирантуру, в 1940 г. его арестовали и по статье 58–10 приговорили к 5 годам заключения, а в 1943 г. по новому обвинению — к 10 годам (17).
Из числа тех, с кем еще Александр Исаевич познакомился в Марфино, следует назвать Игоря Александровича Кривошеина (1899, Петербург — 1987, Париж), отец которого Александр Васильевич (1857–1921) в 1908–1915 гг. занимал пост главноуправляющего землеустройством и земледелием, а мать Елена Геннадиевна Карпова (1870–1940) была двоюродной сестрой знаменитого московского предпринимателя Саввы Тимофеевича Морозова. Закончив гимназию “Русского собрания” и Пажеский корпус, Игорь Александрович в 1916 г. получил офицерские погоны, после революции воевал в белой армии, с 1920 г. жил в Париже, учился в Сорбонском университете и в Высшей Электротехнической школе, был инженером. Когда началась Вторая мировая война, участвовал в движении Сопротивления. В 1945 г. возглавил Содружество русских добровольцев, партизан и участников Сопротивления, в 1947 г. председательствовал на учредительном съезде Союза советских граждан.
25 ноября 1947 г. был выслан в Советский Союз, где вскоре арестован (18).
В Марфино А. И. Солженицын встретил своего друга Н. Д. Виткевича. Л. З. Копелев датировал эту встречу «началом 50-го года» (19). Н. А. Решетовская писала, что узнала о появлении Николая Дмитриевича в марфинской шарашке во время свидания с мужем 20 июня 1948 г. (20). Сам Н. Д. Виткевич утверждал, что был доставлен в Марфино после 7 ноября 1948 г. В чем причина этих расхождений и какая из трех названных датировок соответствует истине, сказать трудно (21).
То, что на «райские острова» попал А. И. Солженицын, можно было бы объяснить случайностью, труднее объяснить случайностью появление вслед за ним на этих же «островах» и Н. Д. Виткевича. Еще более удивительно, что они оба оказались в Москве, причем в одной и той же «шарашке», в одно и тоже время.
Можно было бы ожидать, что, встретившись, Александр Исаевич и Николай Дмитриевич прежде всего обменяются сведениями о том, как они оказались за колючей проволокой. Однако, увидевшись после длительной разлуки, они ни словом не обмолвились о причинах и обстоятельствах их арестов. Более того, если верить Н. Д. Виткевичу, на эту тему они вообще не говорили ни в шарашке, ни после выхода на волю. Никогда (22).
«В… первую зиму шарашки — 1947–1948 — читаем мы в воспоминаниях Л. З. Копелева, — арестанты размещались в двух комнатах на третьем этаже… На втором этаже основные лаборатории» (23)
«В закрытом НИИ связи, — вспоминал Николай Дмитриевич, — я работал в вакуумной лаборатории, изготавливал первые отечественные кинескопы для телевизоров. Через коридор в акустической лаборатории работал Солженицын, изучая особенности звуков при прохождении теле- и радиоканалов» (24).
К этим словам необходимо сделать небольшое уточнение. Первоначально А. И. Солженицыну была доверена техническая библиотека, но «зимой 48–49 гг., — писал Л. З. Копелев, — шарашку передали новому хозяину — МГБ. Начальником стал Антон Михайлович В.» (25). Произошли кадровые перестановки, и только после этого Александра Исаевича перевели из библиотеки в акустическую бригаду (26).
Акустическую бригаду в то время возглавлял инженер-экономист Александр Михайлович П. (27). По свидетельству Л. З. Копелева, несколько позднее бригада «была включена в новосозданную акустическую лабораторию, начальником которой стал Абрам Менделевич Т. — он же помощник начальника Института по научной части» (28).
«Абрам Менделевич Т.» — это, по всей видимости, Авраам Менделевич Трахтман (р.1918). Закончив в 1941 г. Московский электротехнический институт связи, он до 1950 г. работал в Центральном НИИ связи, а в 1950–1996 гг. — в НИИ-885 (с 1963 г. — это НИИ приборостроения, с 1990 г. — Российский НИИ космического приборостроения) (29).
В то время, как Александр Исаевич осваивался в шарашке, Наталья Алексеевна с осени 1945 г. училась в аспирантуре МГУ и регулярно посещала мужа как до его отъезда в Рыбинск, так и после возвращения из Загорска. В 1947 г. срок ее пребывания в аспирантуре подошел к концу, и, хотя к этому времени она не только не завершила работу над диссертацией, но и была иногородней, ее оставили в университете (30). 23 июня 1948 г. она защитила кандидатскую диссертацию (31), но через год, 6 июня 1949 г., ее неожиданно уволили (32). Формально за то, что, уходя с работы, не закрыла окно и дверь в лаборатории. Через некоторое время этот приказ был отменен, и ей позволили уволиться по собственному желанию (33). Однако она вынуждена была оставить не только университет, но столицу (34). Причина этого, по свидетельству Натальи Алексеевны, заключалось в том, что только к лету 1949 г. отделу кадров университета стало известно, кто ее муж. Не помогло и оформление развода (35).
Покинув Москву, осенью 1949 г. Н. А. Решетовская стала доцентом Рязанского сельскохозяйственного института (36), а через некоторое время возглавила здесь кафедру химии (37). Обосновавшись на новом месте, она получила две комнаты в трехкомнатной коммунальной квартире в 1-м Касимовском переулке и перевезла сюда свою мать Марию Константиновну (38).
А пока Н. А. Решетовская улаживала свои дела, в марфинской шарашке произошло следующее событие. Как пишет Л. З. Копелев, «поздней осенью 1949 года» он был вызван к Антону Михайловичу, который ознакомил его с записью нескольких подслушанных органами госбезопасности телефонных разговоров. В ходе одного из них неизвестный сообщил в американское посольство, что в США направлен советский разведчик для получения сведений об атомной бомбе, и указал возможное место его встречи со своим американским партнером (39).
Для идентификации голоса этого неизвестного и установления его личности срочно была создана специальная секретная лаборатория, научным руководителем которой стал Л. З. Копелев. О том, как развивались события дальше, мы имеем две версии.
По одной из них, исходящей от Л. З. Копелева, «в первый же день» он познакомил с полученным им заданием А. И. Солженицына (40). «Солженицын, — вспоминал Лев Зиновьевич, — разделял мое отвращение к собеседнику американцев. Между собой мы называли его “сука”, “гад”, “блядь” и т. п.» (41). Установив общность взглядов в данном вопросе, Л. З. Копелев привлек Александра Исаевич к выполнению этого государственно важного и сверхсекретного задания (42). В результате на свет появились «два больших толстых тома», которые содержали «отчет о сличении голосов неизвестных А-1, А-2, А-3, А-4 (три разговора с посольством США и один с посольством Канады), неизвестного Б. (разговор с женой) с голосом подследственного Иванова», позволившем изобличить изменника (43).
А вот что писал А. И. Солженицын Сергею Николаевичу Никифорову, вместе с которым находился в Марфино: «Дорогой Сережа. Очень благодарен тебе за твою информацию о содержании двух толстых книг Копелева (“Утоли мои печали” и “Хранить вечно” — С.Н.). Я и не думал их читать: и по толщине, и по тому, что никак не предполагал найти в них что-нибудь разумное или душеполезное. Сейчас ты мне заменил чтение. Просто волосы дыбом становятся от этих высказываний, которые
