Затем подошли награжденные с других заводов. Все были возбуждены и радостны.
Быстрорастущее производство разнообразных и сложных видов вооружения, непрерывная модернизация его и организация производства многих совершенно новых видов военной техники значительно усложнило руководство оборонной промышленностью. Наркомат рос не по дням, а по часам. Возникали все новые управления и отделы, количество сотрудников росло, но и трудности также увеличивались. К наркому и его заместителям трудно было пробиться. Руководители наркомата физически не могли справиться с возросшим объемом работы.
Радикальное решение по устранению этих трудностей можно было найти только путем разукрупнения наркомата. В начале 1939 года было принято решение разделить Наркомат оборонной промышленности на четыре наркомата — Наркомат авиационной промышленности, Наркомат вооружения, Наркомат боеприпасов и Наркомат судостроения. Три наркома — М. М. Каганович, Б. Л. Ванников, И. П. Сергеев — были назначены, а с утверждением наркома судостроительной промышленности произошла заминка.
Из всех руководящих работников Наркомата оборонной промышленности лучше всех знал судостроение Тевосян, и все ждали, что наркомом назначат его. Но решения все еще не было.
Я видел, как нервничал Тевосян. Это был человек большой скромности. Он никогда, как мне кажется, даже не помышлял о том, чтобы быть на виду и занимать какие-то видные посты. Это был прежде всего человек долга. Каждую крупицу своего времени он старался использовать на то, чтобы делать что-то полезное для партии и страны.
Скромность Тевосяна и желание быть незаметным была широко известна всем, кто его близко знал. Мне вспомнилось, как еще в студенческие годы, когда мы выезжали из Баку в Москву учиться, Тевосяну выдали шубу на лисьем меху. Бакинские друзья боялись, что он в суровые московские зимы будет мерзнуть. Эту шубу он ни разу не надел, даже в самые сильные морозы. Ее износил живший тогда вместе с нами в одной комнате другой студент — Зильбер, а Тевосян ходил в той же потертой кожаной куртке — единственной верхней одежде, которую он носил в студенческие годы.
И вот в один из этих тревожных дней мне позвонила секретарь Тевосяна:
— Иван Тевадросович сильно нервничает. Хорошо, если бы вы зашли к нему.
Со своего четвертого этажа я спустился на третий и вошел к нему в кабинет.
Тевосян был один. Он осунулся, и на фоне черной шевелюры особенно отчетливо выделялось бледное, с каким-то зеленоватым отливом лицо, на котором горели большие черные глаза.
Мы поздоровались.
Он улыбнулся вынужденной улыбкой больного человека.
— Уйду на завод. Снова буду работать мастером.
— Возьми меня заместителем, — предложил я.
— Я тебе серьезно говорю.
— А я тоже не шучу. Ты знаешь, как бы мы могли еще поработать.
Он замолчал и закурил папиросу. В это время вошла секретарь и сказала:
— Только что звонили от Кагановича. Он созывает коллегию и просит немедленно прийти к нему.
— Вам тоже нужно быть на коллегии, — сказала она, обращаясь ко мне.
Войдя в зал заседания, Тевосян направился к Кагановичу и занял место неподалеку от него. Я сел в другом конце стола и не спускал с него глаз.
М. М. Каганович любил собирать заседания коллегии по всякому поводу и даже без повода. Я уже не помню, какой вопрос обсуждался на коллегии, но хорошо запомнил, как в середине этого заседания раздался звонок телефона, который стоял на столе рядом с Кагановичем.
Лицо его сразу изменилось, когда он приложил к уху телефонную трубку.
— Здесь, товарищ Сталин, — услышали мы. — Сейчас передаю ему трубку. — И затем, обращаясь к Тевосяну, сказал: — Возьми трубку, товарищ Сталин тебя вызывает.
Я вслушивался в каждое слово Тевосяна.
— Сейчас выезжаю, товарищ Сталин. Через пятнадцать минут буду у вас.
И он вышел из зала заседаний, а я провожал его глазами до тех пор, пока за ним не закрылась дверь.
Заседание коллегии быстро закончилось, и я, прежде чем подняться к себе, зашел в кабинет Тевосяна.
— Я прошу вас немедленно, как только Тевосян появится, известить меня об этом, — сказал я его секретарю.
Шли часы, а Тевосян не возвращался.
Но вот ко мне позвонил его секретарь:
— Иван Тевадросович просит зайти вас к нему.
Когда я вошел, Тевосян поднялся с кресла и, вынув из сейфа бумагу, протянул ее мне.
— Вот, читай.
Это было постановление о моем назначении начальником главка Наркомата судостроительной промышленности.
— А кто же у нас нарком?
Тевосян помолчал, потом, смущенно улыбнувшись, устало произнес:
— Наркомом назначили меня.
— Чего же ты до сих пор ничего об этом не сказал?
— Назначение состоялось несколько часов назад. Товарищ Сталин спросил, кого бы я хотел назначить начальниками главных управлений. Я назвал троих, в том числе тебя, и просил разрешить представить предложение относительно остальных несколько позже. Ну вот, опять вместе работать будем… Надо будет дом искать для наркомата и главков. Я уже дал задание поискать помещение, но если у тебя будут какие-то предложения, то позвони.
Надо было незамедлительно приступать к выполнению дополнительных функций, связанных с образованием нового наркомата. У нас в главке ничего не изменилось, за исключением того, что нам предложили побыстрее перебираться из занимаемых в Уланском переулке помещений. Все здания Наркомата оборонной промышленности переходило в ведение Наркомата авиационной промышленности.
К нам пришел наш старый управляющий делами и сказал:
— Мы вас любим и уважаем, но вы теперь здесь гости, а гости не должны долго задерживаться у хозяев. Так что я просил бы дать указание вашим помощникам побыстрее начать переселение. В первую очередь нам нужны вот эти две комнаты.
Вскоре переселение закончилось, и главк стал продолжать работу в другом здании.
Через несколько дней М. М. Каганович созвал прощальное заседание коллегии, были приглашены и все начальники главных управлений. Когда все собрались, он поднялся и еще раз сказал о том, что наркомат разделен на четыре, перечислил, кто назначен наркомами вновь образованных наркоматов, пожелал новым наркомам всяческих успехов, а в заключение сказал:
— Вот вам по карандашу на прощание, и больше я вам ничего не дам. Я уже старик, а вы люди молодые, наживайте себе добро сами.
Каганович сдержал слово — выпустил всех новорожденных наркомов «голенькими», и пришлось им обзаводиться всем заново.
