— Чкалов, что теперь делать будешь, смотри, куда женщины слетали?
Чкалов с места крикнул:
— Есть еще много белых пятен, нам есть еще куда летать.
Настроение у всех было приподнятое, все были возбуждены и наполнены радостным чувством большого подвига, совершенного советскими женщинами.
И вдруг Сталин поднялся со своего места и стал говорить.
Никогда ни до этого, ни после я не слышал от него ничего подобного, ни по манере говорить, ни по интонациям, ни по необычайности затронутой им темы.
— Это было очень давно, — начал он, — может быть, пять тысяч, может быть, десять тысяч лет назад. Человечество жило охотой. Мужчины били дикого зверя и птицу и приносили свою добычу домой. Женщины готовили пищу. Вместе с убитыми животными охотники приносили иногда молодых животных и птенцов и отдавали их своим женам. Они их выкармливали и приручали. — Сталин остановил свое повествование и, окинув взглядом сидящих за столом, стал продолжать. — Охота, как известно, занятие ненадежное, иногда посчастливится — убьешь что-нибудь и будешь сыт, а то можно два-три дня голодным проходить. У женщин же в это время появился постоянный источник питания — одомашненные животные и птицы. Таким образом, в их руках сосредоточилась экономическая власть. Этот период в истории развития человечества мы называем матриархатом. Он длился недолго. Затем женщина попала под двойной гнет — своего господина — мужа и под власть государства, во главе которого также стояли мужчины.
Когда Сталин говорил, в зале была полная тишина, не слышно были ни стука ножей о тарелки, ни голосов, которые до этого веселым гулом наполняли Грановитую палату.
Все слушали не сводя глаз с рассказчика.
Слезы у Расковой просохли, и она, склонив голову набок и подняв вверх глаза, казалось, застыла в этой позе.
Но вот Сталин остановился и с каким-то необычным озорством весело закончил:
— И вот сегодня женщины отомстили нам — мужчинам. — И опять обращаясь к Чкалову, тем же дразнящим топом произнес: — Что же ты, Чкалов, теперь делать будешь?
Все за столом пришли в движение, раздался смех, зазвенели стаканы, наполненные вином, застучали ножи и вилки.
Я сидел, задумавшись. И вдруг где-то как электрический ток пробежало: «Ну почему он не всегда такой?»
А жизнь шла своим чередом. Расширялись заводы, строились новые, совершенствовалась технология производства, и новая военная техника все в большем количестве шла на вооружение армии.
В наркомате поговаривали о том, что составляются списки работников для награждения. Я уехал на Северный завод. Здесь я узнал о награждении. Главный инженер завода разыскал меня в одном из цехов и сообщил, что по радио только что передали Указ Президиума Верховного Совета, и тут же меня поздравил с орденом Трудового Красного Знамени. Я поблагодарил его и спросил:
— А чем вы награждены?
Он замялся и ответил:
— Директор и я получили ордена Ленина.
В этот же день пришла телеграмма от семьи с поздравлением.
А вскоре всех нас пригласили в Кремль.
Вручение наград происходило в Свердловском зале. Мы заняли места, и вот из боковой двери появился Михаил Иванович Калинин. Все встали и раздались аплодисменты.
Затем секретарь Президиума Верховного Совета А. Ф. Горкин стал называть фамилии награжденных — они подходили к Михаилу Ивановичу, он поздравлял каждого с наградой и, вручая ее, жал руку.
И в это время произошло неожиданное. Когда одному из рабочих Мариупольского завода имени Ильича Михаил Иванович вручал орден, награжденный произнес:
— Михаил Иванович, разрешите мне слово сказать.
Я видел, как кое-кто заволновался. Перед вручением правительственных наград руководители заводских коллективов договорились о том, кому следует выступить и поблагодарить правительство за заботу и высокую оценку труда судостроителей.
«Что он скажет? А вдруг будет произнесено что-то не то? Не испортит ли он нам этот торжественный день?» — так было написано на их лицах.
Товарищ Калинин, весело улыбнувшись, ответил:
— Конечно, можно, говорите!
В зале началось движение, прокатился тихий шепот:
— Кто он?
Награжденный, невысокий рабочий лет сорока пяти, повернулся к сидящим в зале и сказал:
— Товарищи! Я работаю у себя в цехе в самом темном углу. Я топлю печи для нагревания слитков. Мое дело следить за форсунками, нужную температуру в печи держать. В углу, где я работаю, темно и грязно — кругом мазут. Начальство ко мне никогда не ходит. Да меня там и разглядеть нельзя. А вот Советская власть меня разглядела, и не только разглядела, а и в Кремль меня пригласила и орден мне дала.
И потом, вытянув правую руку к сидящим в зале, он произнес:
— Ну, скажите мне, есть ли еще где-нибудь на свете такая власть, как наша, Советская? Вот за это я и хочу сказать нашему правительству рабочее спасибо.
Я видел, как были смущены те, кто волновался. Мы были буквально потрясены искренностью этой простой бесхитростной речи, и как бледна была по сравнению с ней речь нашего уполномоченного от группы.
После награждения мы стали обсуждать этот случай. Многие чувствовали какую-то неловкость. Чего, собственно говоря, мы опасались? Какое было основание думать, что будет сказано не то, что нужно?
…На следующий день наркомат устроил для награжденных банкет. В зале ресторана «Москва» собралось много известных во всей стране судостроителей. Среди группы работников с одного из старейших заводов — Сормовского — находился Петр Андреевич Заломов. Мы знали его главным образом как прототипа Павла Власова — главного героя романа Максима Горького «Мать».
Ко мне подошел старый сормовский рабочий. На нем была синяя косоворотка с белыми крапинками и сапоги «в гармошку». Через небольшие овальные стекла очков смотрели строгие серые глаза. Проведя рукой по длинной редкой бороде, обильно пронизанной серебряными нитями седины, он поздоровался и сказал:
— Тебя признал, хотя и давно не видел. Практику ты у меня проходил, когда студентом был.
А затем, мотнув головой в сторону Заломова, проговорил:
— Правильный, рассудительный человек. Каждый у него учиться может. Сурьезный. Уж ежели за что возьмется — смело иди за ним. Не обмишулишься. Когда он в партию вступал, так сам себе экзамен учинил. Проверил себя наперед. Выдержит ли он все, что большевик на своей дороге встретить сможет. Такое он себе испытание наметил, сказать, не всякий поверит. Мы, сормовичи, знаем все доподлинно. Раскалит докрасна железный прут и к руке пониже локтя его приложит. Кожа волдырями поднимется — мясо горит, а он терпит. Потом под ногти стал себе иголки втыкать — и это выдержал. Вот тогда он и сказал себе: «Могу, выдержу пытки, если арестуют». И вступил в партию. Вот я и говорю всем — у Заломова надо учиться всем нам.
