Тот последний год был для меня очень тяжелым. После второго инсульта мама практически не вставала с постели и нуждалась в постоянном уходе. Саша помогал мне как умел, но ему шел только пятнадцатый год, а Лена была совсем маленькая. Очень мне помогала также наша домработница Клава, тогда уже студентка вечернего отделения института. Я в ту пору не переставала горевать по поводу того, что была единственной дочерью у родителей и у меня не было сестры или брата, которые делили бы со мной ответственность и заботы, и думала о том, как хорошо, что никто из моих детей не будет так одинок в подобных обстоятельствах. Это лишний раз доказывает, что, увы, ничего в жизни нельзя предугадать заранее. У меня в итоге даже не двое, а трое детей, но Саша и Лена живут за океаном, в США, и я, по сути дела, осталась опять-таки с единственным ребенком, моим младшим сыном Леонидом. Но это уже особая тема, к которой я вернусь потом.
Вскоре после маминой смерти я познакомилась со своим вторым мужем, Сергеем Николаевичем Виноградовым, и в конце 1960 года мы поженились. У него тоже было двое детей от первого брака, примерно того же возраста, что Саша (один, Валерий, был на год старше, а второй, Александр, — на год младше), которые жили с матерью. Ребята очень подружились и тесно общались до тех пор, пока мои отпрыски не эмигрировали. (Впрочем, Валерий внезапно умер в 1990 году.) Сергей, в отличие от Бориса Гессена, был русским. Более того, он происходил из семьи православных священников, его отец был протоиереем. А иметь такого отца было в первые десятилетия после революции не лучше, чем потом быть евреем. Их семью зачислили в разряд так называемых лишенцев, то есть людей, лишенных гражданских прав.
«Лишенцами» были представители классово чуждых сословий, то есть дворянства, духовенства, буржуазии и т. п. Жили они в нищете и постоянном страхе, как оказалось, не лишенном оснований; в годы сталинского террора отец Сергея был арестован, приговорен к заключению и, по рассказу одного из его товарищей по несчастью, скончался на этапе по пути в лагерь. Сергей (он родился в 1911 году) окончил школу, одну из немногих в Москве, куда принимали детей «лишенцев», но о высшем образовании не мог и мечтать, хотя был очень способным. Он стал рабочим на строительстве дорог, потом перешел на строительство Московского метрополитена. И уже не надеялся что-либо изменить в своей судьбе, как вдруг, если не ошибаюсь, в 1936 году, случилось чудо. В одном из колхозов отличался своими трудовыми успехами комбайнер по фамилии Борин. Он перекрывал все прежние рекорды производительности труда, перевыполнял план на сотни процентов, о нем писали газеты, и Сталин распорядился наградить его орденом. Тогда кто-то из окружения вождя сказал ему, что да, Борин прекрасно работает, но отец у него был кулаком. На это Сталин, пребывавший, очевидно, в тот момент в хорошем расположении духа, заявил: «Ну и что? Сын за отца не отвечает». А поскольку каждое высказывание Сталина имело силу директивы, подлежащей безоговорочному исполнению, судьба Сергея изменилась мгновенно: он больше не отвечал за своего отца-протоиерея, больше не был «лишенцем».
Здесь необходимо отметить, что это сталинское великодушие распространилось, увы, только на «лишенцев». Начиная с 1937 года, с наступлением полосы массовых арестов, длившихся то с большей, то с меньшей интенсивностью вплоть до кончины вождя в 1953 году, существовала даже особая категория «чесеиров», то есть «членов семьи изменника родины», которых после расправы с основным «преступником» тоже приговаривали к заключению или к ссылке. Но Сергея это не коснулось. Он сразу же начал усердно готовиться к вступительным экзаменам в вуз и ближайшим летом поступил в Московский автодорожный институт (МАДИ). И был уже на последнем курсе, когда целую группу студентов-дипломников их института сняли с учебы и направили на работу на различные объекты, где срочно требовались инженеры-строители. Это произошло месяца за два до начала войны, и свою дипломную работу Сергей защитил уже после Победы. А тогда его послали в Белоруссию, на самую границу с Германией, и назначили руководить строительством взлетной полосы на новом военном аэродроме.
Там его и настигла война. Сергей пытался бежать на восток, но немцы двигались быстрее, и в конце концов он застрял в оккупированном уже белорусском городе Борисове. Работал где придется, познакомился там со своей первой женой и женился. В Белоруссии довольно скоро зародилось движение сопротивления против фашистских оккупантов, и Сергей установил контакт с одним из партизанских отрядов. Примерно год он оставался в Борисове, выполняя поручения партизан на месте, но потом стало ясно, что вокруг него сгущаются тучи, и его забрали в отряд. Более того, из города вывезли также его жену с новорожденным сыном Валерием и поселили в деревне на территории, контролируемой партизанами. В отряде Сергей сражался вплоть до освобождения Белоруссии Красной армией. Тогда их отряд влился в одну из пехотных дивизий, но Сергея как специалиста по дорожному строительству не отправили на фронт, а прикомандировали к части, занимавшейся восстановлением разрушенных мостов и дорог. В этом качестве — строителя мостов — он и проработал всю жизнь, сначала в армии, потом на гражданке. Был специалистом высокого класса и руководил строительством подвесных мостов в разных регионах страны — в Литве, на Урале, на Украине, в Узбекистане, Туркмении, Афганистане и прочих местах.
Сергей с самого начала нашей совместной жизни мечтал о том, чтобы я ему родила ребенка. Я же противилась этой перспективе как могла, считая, что двоих моих детей и двоих его нам вполне хватит. И все же где-то через год я забеременела. Это произошло, в сущности, случайно, но ввиду позиции Сергея я на аборт не решилась. Ждала ребенка безо всякого энтузиазма. В положенное время, в ноябре 1962 года, у меня начались схватки, и Сергей отвез меня в родильный дом. Он тогда строил очередной мост, на этот раз через Амударью, и специально прилетел в отпуск. И тут началось. Я не могла разродиться в течение без малого двух суток. Ребенок был очень крупный, весил, как потом оказалось, пять с лишним килограммов, и ему никак не удавалось покинуть мою утробу. Когда я уже была без сознания от боли и почти при смерти, врачи среди ночи решились сделать мне кесарево сечение. Но было, увы, слишком поздно. Мой сынишка после операции вздохнул несколько раз и перестал дышать. Никакие меры, предпринятые медицинским персоналом, не помогли. Врачи твердили потом в свое оправдание, что их дезориентировало наличие у меня двоих детей, появившихся на свет без хирургического вмешательства. Я была в глубоком отчаянии. Теперь мы с Сергеем поменялись ролями. Он в ужасе от того, что мог стать невольным виновником моей смерти (врачи, чтобы реабилитироваться в его глазах, порядком его напугали), просил у меня прощения за то, что настаивал на этих родах, и заверял, что никакой ребенок нам не нужен. Я же, наоборот, чувствовала, что если у меня не родится ребенок, то я сойду с ума. И никакие доводы рассудка, как, например, то, что мне вот-вот исполнится сорок лет, на меня не действовали.
