«Что же? Едемте в Кохановчизну», – говорит мне затем К. «Зачем? Я там ничего не могу сделать. Мы работаем здесь, и видите, у нас здесь работы по горло. В Кохановчизну мы дали врачам полковым помощь и арбами, и перевязочными средствами, и людьми, но ведь распоряжаться я там не имею возможности. Здесь я более нужен, а если вы желаете, я дам вам проводника».
Уже не первый раз я срываю у К. возможность парадировать в качестве героя – ехать восстанавливать порядок, бесстрашно лезть в огонь, а затем представить меня, своего спутника, к Георгию и этим путем заработать его и себе, ибо не может же он сам себя представить, но может рассчитывать, что при составлении протокола я восстановлю «истину» и укажу, что и он был тут же. Всё это белыми нитками шито и препротивно.
Но летучка наша в это утро действительно сыграла немалую роль. Не будь её, раненые остались бы без перевязки и паника, вероятно, распространилась дальше.
В конце концов полк 211 отошел на 3 версты от своих прежних позиций, но всё остальное удержалось на месте. Летучка осталась в Погрантышках.
Продолжаю описание всё того же дня – 19 июня. Здесь ведь так – то совсем не на чем остановиться, то события развертываются как в кинематографе.
После посещения летучки К. всё навязывает мне поездку в штаб 53 дивизии в Мацково. Произошла хотя и частичная перемена фронта, надо же осведомиться, что можно ждать. Я понимаю, что надо ехать, но не хочу ехать вместе с К. Предлагаю ему ехать одному, ссылаясь на необходимость заняться здесь обозом и летучкой «Б». Кое-как отделываюсь и еду в «Б» с намерением пешком оттуда сходить в штаб 27 дивизии, которая, конечно, по телефону уже осведомлена о том, что произошло и что ожидается в 53 дивизии.
Здесь меня ждала новая неожиданность. «А у меня к вам дело», – встретил меня начальник штаба Меньчиков. Мы получили предписание немедленно перейти в К. (совсем другой фронт). Не пойдете ли вы с нами? Ведь у нас нет медицинских учреждений». Это предложение открывало столько заманчивых возможностей – работа со знакомой и симпатичной дивизией, переход на главный театр и пр. и пр. Но как оставить 53-ю, только что пострадавшую, которой предстоят большие испытания, особенно с уходом 27-й. Ведь большинство раненых за эту ночь еще не достигло нашего лазарета, и многие еще лежат в окопах и будут вынесены будущей ночью. Затем многочисленность отрядов на том фронте, наша связь и наше назначение на этот. Наконец, целесообразно ли связывать большой отряд, как наш, с одной лишь дивизией.
Я высказываю тут же свои соображения и говорю, что дам окончательный ответ вечером. Уверяю начальника штаба, что удастся найти отряд из находящихся уже на месте назначения 27 дивизии, который согласится заменить нас, и предлагаю телеграфировать в Москву об этом. Но за невозможностью снестись с Союзом путем шифра пришлось от последнего отказаться. Начальник штаба просит о сказанном мне никому больше не передавать, и я возвращаюсь домой решить вопрос сам с собой. Я не считаю себя вправе советоваться и, добравшись до постели, засыпаю часа на 4 мертвецким сном до ужина. Не спавши почти кряду двух ночей, я боялся принять ответственное решение, а когда выспался, оно стало для меня несомненно – надо оставаться на месте.
Тем временем К. побывал в Мацкове, и, когда я собирался ехать вновь в Новины, он попросил меня на пару слов. «Вам, как начальнику отряда, я могу сообщить секрет: 27-я дивизия уходит. Готовьтесь к событиям». Мне стало смешно, но не знаю почему, я не сказал ему, что уже осведомлен об этом секрете. Когда я уже сел верхом, кто-то из ст. санитаров меня спрашивает: «Вы в Новины? Правда ли, что 27 уходит?» Кто разболтал? Не К. ли? Это вечная судьба секретов, а каково мое глупое положение хранителя секрета Полишинеля!
Но я, очевидно, неисправим. Отделываюсь незнанием и сам молчу. Но каково же мое положение, когда на следующий день утром Аверберг привозит из летучки сообщение: «27-я дивизия уходит, зовет отряд с собой, но уполномоченный не пускает». Оказывается, дивизионный врач еще вечером 19-го приходил к нашим чай пить и всё рассказал. Нелепое положение, перед Бимбаевым и Егоровым особенно! Но, очевидно, мне уже суждено на секретах постоянно впросак попадать!
Но всё же эта болтовня меня возмущает. Выселяют мирных жителей, устраивают секреты, маскируют передвижения, ставят ложные батареи, предпринимают демонстрации – всё это ведь трудов-то каких стоит, неужели молчать труднее?
27-я дивизия ушла. Я прощался со всеми в штабе её. Большинство довольно новым назначением. Один только прапорщик откровенно говорил, что ему чем ближе к Вильно, тем лучше, и чем дальше, тем хуже. Вероятно, зазнобушка у молодца в Вильно. «Ну и чего ты сетуешь?» – говорили ему товарищи. «Вот теперь мы были близко от Вильно, а ты побывал там хотя бы один только раз?» «Нет», – отвечал расстроенный прапорщик к большому смеху товарищей. А я его всё же понимаю. Если бы знать, что к тебе можно в 6–8 часов добраться, мне было бы легче, пусть даже и не приходилось этой возможностью воспользоваться.
Начальник дивизии был сосредоточен и очень в то же время обходителен. Участливое наше отношение к его дивизии, лишенное всяких официальностей, переносило его, по-видимому, в тот мир, где он привык жить до войны и от которого отрезан с начала её. Говорили о мобилизации промышленности на нужды войны. Он сам когда-то стоял во главе военного завода, изготовляющего снаряды. На мои сомнения, что удастся что-либо больше сделать в достаточное скорое время, он заметил: «Конечно, надо было взяться за ум с самого начала войны, но всё же и теперь еще дело не упущено». Он очень надеется на то, что мы германцев перед Люблиным задержим. Он прошлой осенью участвовал в боях в этой местности и находит, что преимущества будут здесь на нашей стороне.
После ухода 27 дивизии – фронт против Людвинова от Жельства на северо-восток заняла бригада 3 Сибирского корпуса – полки 26 и 27. Наша 53 дивизия переменила свое расположение и заняла часть окопов 27-й. Теперь она стоит от озера Рауданис до Жельства. Дальше на Юго-запад стал 2-й корпус, сначала 43-я, потом (еще западнее) 26-я дивизия. Ближайший соседний к нам полк 43-й дивизии имеет штаб свой в столь знакомой нам Рудке. Штаб 53 дивизии занял место штаба ушедшей 27-й. В корпусе нашем осталась всего одна дивизия с прикомандированной бригадой сибиряков. Штаб корпуса остался в Симно. Мы сохранили свое расположение в Шестакове – Погрантышках – Новине. Пришлось только реорганизовать одну летучку, именно «Б». До сих пор обе играли роль дивизионных лазаретов, «А» – при 53-й дивизии, «Б» – при 27-й. Теперь обе оказались в районе 53-й дивизии, и какой-нибудь одной из них нужно было остаться в роли дивизионного лазарета. Я, конечно, без колебаний остановился на «А». Летучку «Б» преобразили в транспортный отряд. Полетаеву и Минзанову взяли в лазарет в Шостаково. Начальником транспорта назначил я Белавина.
