На этот праздник мы с сестрой обычно устраивали лотерею, начиная приготовления месяца за два. Основными лотами были подарки, которые папа получал в поездках в течение года: какие-то немыслимые макеты ракет и самолетов из космического городка, бурки, толстенные книги с видами какого-нибудь далекого края, тельняшки и узбекские халаты, киргизские войлочные шапки и северные свистульки из глины. Самым главным делом было найти к подарку подходящую надпись, которую мы выискивали в газетах и журналах и прилепляли к подарку. Название должно было быть глупым, нелепым, смешным и совершенно не подходить вещи. Работали на контрастах. Смешной подарок и идиотский лозунг. Прятали все в комнате под лестницей до поры до времени. А перед шашлыком начиналось! Лотерею обычно вел Борис Брунов, наш друг и конферансье, или мой любимый Ростислав Плятт.
– Лот номер 18. Карельский эпос «Калевала» с надписью «Сказки венского леса снова в моде!» Карело-венский лес – это наше все!
– Лот номер 48. Подшивка журнала «Америка» за 1969 год с надписью «Лети с приветом, вернись с ответом!» И желательно не просто с ответом, а с приглашением!
– Лот номер 5. Подушка диванная, вышитая, с надписью «За себя и за того парня!»
После лотереи, развеселившись и разрумянившись, гости набивались в маленькую гостиную, где в углу стояло пианино. Кто-то садился и начинал играть: Муслим, Арно, Оскар, Марк, Юра Гуляев. Гуляев пел своим шикарным голосом: «Желаааю вам, чтоб вас любили по утрам…» Какой певец был, какой человек! А когда мы жили в Индии, мама позвонила и сказала, что дядя Юра умер. Он был астматиком, собрался ехать куда-то, сел в машину, и начался приступ. До бардачка, где лежал ингалятор, не успел дотянуться – задохнулся. Очень папа переживал его уход.
На днях рождения выступали все в порядке очереди – сама жизнь была в порядке очереди. Иногда доходило до ревности, ведь люди творческие, легко ранимые. К нам в гости тогда приехала певица Алла Баянова, с которой мы были знакомы еще по Парижу. Она только что получила советское гражданство и была очень этому рада. Села за пианино и стала петь старинные романсы. Все пела и пела, и чувствовалось, как не только все вокруг, но и сама она получает от этого процесса огромное удовольствие.
Моя душечка, моя ласточка,
Взор суровый свой прогони.
Иль не видишь ты, как измучен я?!
Пожалей меня, не гони!
Припев:
Не лукавьте, не лукавьте!
Ваша песня не нова.
Ах, оставьте, ах, оставьте!
Все слова, слова, слова…
Моя душечка, моя ласточка,
Я нашел в тебе, что искал.
Пожалей меня, не гони меня,
Как измучен я и устал.[6]
Ты любовь моя, ты вся жизнь моя,
За тебя весь мир я б отдал.
Верь мне, милая, верь, желанная,
Никогда я так не страдал.
– Аллочка, это все хорошо, но сегодня же не вечер русского романса! – сказал громким голосом Марк Фрадкин. – Это же прямо целый концерт, все, наверное, устали! Надо же и другим дать сыграть!
Баянова опешила, тотчас встала из-за пианино и отошла. Мама сказала что-то Марку, взяла бутылку шампанского – Баянова пила только игристое вино – и пошла с Аллой в другую комнату. Представляю, как они там Фрадкину мыли кости. А Марк сел за рояль и начал петь, обращаясь к каждой женщине поочередно, которые были в комнате: «Придет и к ВАМ любовь! И к ВАМ! И к ВАМ!», многозначительно подмигивая кому-то из особо понравившихся и намекая на то, что любовь может прийти в его лице.
Вскоре гости снова пели хорошо поставленными голосами, коверкая слова и хохоча от души: «Разденься и жди, вся ночь впереди!», «Я, ты, он, она, выпьем красного вина!», «Из полей доносится «Налей»! А потом и вовсе кто во что горазд, переходили на похабные частушки. Дом сотрясался от смеха! Но лучше всех пел частушки Анатолий Кузнецов, товарищ Сухов – они в его исполнении звучали замечательно-неприлично, прочувствованно и как-то с другой стороны, отрешенно, по-акынски – вот, пою, что было, ничуть не приврал. Люди умирали со смеху, а Толя продолжал петь – спокойно, чуть трагично, печальным голосом летописца, называя все своими именами, без капли юмора, но с легкой всепрощающей улыбкой, чем еще больше накалял страсти вокруг.
К этому поздневечернему времени, почти к ночи, уже было выпито немало – пили тогда в основном водку, армянский коньяк и с боем доставшийся где-то по блату вишневый ликер «Черри Херринг», питье для девочек. Или «Клюковку», присланную папиным другом Маратом Тарасовым специально из Петрозаводска. Иногда нам дарили огромные четырехсполовинойлитровые бутыли виски на специальной подставке, которые тоже иссякали довольно быстро. Вино пили мало – французское было в диковинку, а грузинское не считалось праздничным.
А совсем поздно ночью уже для избранных, для тех, кто этого ждал, папа читал стихи: новые и старые. Поднимался на второй этаж в свой кабинет, брал несколько написанных от руки листков и читал, читал…
Знаешь,
я хочу, чтоб каждое слово
этого утреннего стихотворения
вдруг потянулось к рукам твоим,
словно соскучившаяся ветка сирени.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая строчка,
неожиданно вырвавшись из размера
и всю строфу разрывая в клочья,
отозваться в сердце твоем сумела.
Знаешь,
я хочу, чтоб каждая буква
глядела бы на тебя влюбленно.
И была бы заполнена солнцем,
будто капля росы на ладони клена.
Знаешь,
я хочу, чтоб февральская вьюга
покорно у ног твоих распласталась.
И хочу,
чтобы мы любили друг друга
столько,
сколько нам жить осталось.[7]
Потом виновато говорил «Ну вот…»
И все всегда молчали. Впитывали, переваривали, вздыхали.
И снова наливалось, выпивалось и веселилось. Постепенно к утру весь машинный парк у дачных ворот таял, гости разъезжались. И уже никто из соседей не стоял у ворот в надежде взять автограф у кого-нибудь из известных.
Кобзон и Алла Баянова
Татьяна Лиознова у нашей дачи
Гости на дне рождения
Леонид Рошаль и мама
За роялем отец, частушки в исполнении Леонида Рошаля и Анатолия Кузнецова
С близким другом семьи Феликсом Розенталем. Начало 90-х
Один папин день рождения, 60-летие, я очень хорошо помню. Все остальные на моей памяти проходили шумно, хлебосольно, открыто, очень весело, с лотереями и песнями и были на самом деле похожи друг на друга и по меню, и по составу гостей, и по концертной программе. Этот был в 92-м году, когда с деньгами было трудновато, не до жиру, папа болел, сил не было. Но решили праздновать – юбилей все-таки. Я работала тогда риелтором и была, честно говоря, одним из основных добытчиков в семье. Более или менее сносные продукты можно было купить в то время или на рынке, или в валютном магазине. Был, правда, еще один стоящий магазин на Кутузовском под названием «Хороший» – туда-то я и решила заехать, тем более по дороге в Переделкино. Магазинчик был маленький, в три прилавка всего, но вмещал все возможные деликатесы – копченые балыки и икра разного цвета, колбасы и ветчины, сыры и французские вина, фрукты и шоколад. Все было очень кучно и сконцентрированно. Помню, скупила тогда полмагазина. Приехала на дачу, еле дотащив в три приема сумки от калитки до дома. Разложила всё художественно на столе, как для фото к «Книге о вкусной и здоровой пище» сталинского образца – миноги мерились ростом с угрями, красная семга оттеняла нарезанного на жирненькие плотные кружки желтоватого осетра, розовый карбонад на блюде удачно сочетался с сероватой бужениной – а что, розовое и серое – классика, в общем, овощи и соленья добавляли цвета, а свежий лаваш поднимал калорийность. На отдельном блюде красненьким шипастым хороводом лежали усатые раки. А шестилетний, вечно голодный Леша ходил вокруг стола и заигрывал с копченой рыбой, заглядывая ей в глаза и поглаживая лоснящуюся спинку. Единственным неприятным моментом во всем этом роскошестве было то, что, когда открыли упаковку с корейской морковкой, из нее, чуть пошатываясь, но вполне игриво, вылез оранжевый промаринованный тараканчик. Казалось, он даже немного икал.
