погружая нас в лирический пейзаж родного ему Юга. В самом начале мы видим бесконечную усыпляющую дорогу: “Если вы очнулись вовремя и не слетели в кювет, то будете мчаться сквозь марево, и навстречу будут пролетать автомобили с таким ревом, будто сам Господь Бог срывает голыми руками железную крышу”. Сразу понятно, что это шоссе везет читателей на глубокий Юг, где проще представить “Бога с голыми руками”.
Зараженный на всю жизнь Уорреном, однажды я специально отправился вслед за его Джеком Бёрденом по дорогам южных штатов. Проведя тысячу миль за рулем, я пересек “библейский пояс” Америки. Кладбища здесь смотрели на Восток в ожидании второго пришествия Христа. На бамперах писали: “В случае Страшного суда эта машина останется без водителя”. Мне довелось побывать в книжном магазине, где торговали сотней изданий одной книги (не трудно догадаться какой). В этих краях прошлое – и времен борьбы с индейцами, и Гражданской войны, и Великой депрессии – не ощущается архаическим довеском к настоящему. Оно, по словам другого великого южанина – Фолкнера, “даже не прошло”. Об этом в романе свидетельствует яркая символическая картина: башенка, “украшенная со всех четырех сторон часами. При ближайшем рассмотрении обнаруживалось, что часы эти ненастоящие. Они были просто нарисованы и всегда показывали пять часов”.
Впрочем, нам-то не приходило в голову сопоставлять эту могучую книгу с реальной историей. Уоррен, вместе с другими культовыми американскими писателями, вводил в замордованную соцреализмом отечественную галиматью стилистические новации ХХ века. Вслед за великими революционерами прозы Хемингуэем, Фицджеральдом и Фолкнером он писал современную, отличную от викторианской классики литературу, сопрягая высокую поэзию с жестким реализмом.
25 апреля
Ко дню рождения “Робинзона Крузо”
Мой любимый герой – Робинзон Крузо. И люблю я его за поверхностность – суждений и привязанностей, замыслов и поступков. Средний человек, он лишен самомнения, равно присущего и тому, кто выше него, и тому, кто ниже. Его выделяют не богатство, не бедность, не воля, не характер, не гений, не злодейство – только судьба. И самое симпатичное в Робинзоне – постоянство: оставшись один, он сумел жить так, как будто ничего не произошло. Робинзон создал иллюзорный социум – не из коз и попугаев, а из самого себя. Выжив, сохранив разум и свои прежние представления о мире, он внушил нам надежду на то, что социальные ценности присущи и каждому в отдельности. Средний человек, Робинзон Крузо репрезентативен. Он достойно представляет человека перед природой как существо вменяемое, нравственное и разумное, как вполне удавшийся продукт европейской цивилизации.
Оставшись на пустом берегу, Робинзон заново ощущает ценность каждой придуманной ею вещи. Он остраняет предметный мир за счет дефицита. Поэтому у Дефо самые яркие герои – точильный станок и деревянная лопата.
28 апреля
Ко дню рождения Харпер Ли
Красотой песни пересмешник заслужил звание штатной птицы Техаса. Но и в Алабаме, где разворачиваются события романа Харпер Ли, считается грехом убить безобидную певчую птичку. Это то же самое, что обидеть ребенка, отняв веру в идиллический мир взрослых, где царит добро и побеждает правда. Об этом книга “Убить пересмешника”. Ее вечная тема – инициация, открытие зла. В сущности, это сюжет сказки.
– Никто, – удивлялась Фланнери О’Коннор, – не замечает, что Харпер Ли написала детскую книгу.
Какими, добавим, были и многие другие великие американские романы, начиная с первого шедевра – “Приключения Гекльберри Финна”. Марк Твен открыл Америку, показав ее юной, наивной, незрелой, доверчивой и жестокой. Харпер Ли продолжила классика, вернув читателя в причудливый мир “южной готики”. Ее создали Фолкнер, та же Фланнери О’Коннор, Теннесси Уильямс, сама Харпер Ли и ее школьный друг Трумен Капоте. Это, пожалуй, самое плодотворное в американской словесности направление соединяет необычные события, сверхъестественные обстоятельства и гротескных в своих бесконечных чудачествах персонажей, которые топчутся на границах правдоподобия, но не переступают их.
В романе Харпер Ли самый невероятный из них – центральный: Аттикус Финч. Как и положено идеальному рыцарю без страха и упрека, он в этом юридическом триллере – адвокат, а не прокурор, защитник обездоленных, “одинокий ковбой”, сражающийся за справедливость вопреки всем, кому без нее жить проще. Его миссия в романе – не только спасти невинно осужденного, но и стать примером для всех детей, которые уже полвека читают эту книгу в школе. Поразительно, что даже после этого она не утратила своей первозданной свежести и обаяния.
– Весной в паре пересмешников, – рассказывают орнитологи, – поют только самцы. Но в конце лета, когда птенцы улетели из гнезда, тихую и нежную песню заводит уже самка пересмешника.
Такой песней был первый роман Харпер Ли, который так и остался главным и нестареющим.
29 апреля
Ко дню рождения Константиноса Кавафиса
Я впервые увидел его портрет над столом Бродского – длинный нос, приклеивающийся взгляд, круглые, как у Бабеля, очки. Он казался родственником Бродского, потому что остальные были его друзьями: Ахматова, Голышев, Сергеев, Уолкотт. Бродский написал о Кавафисе эссе, участвовал в переводах, но снимок на стене – знак иной близости. Возможно, это была любовь ко всякого рода александризму.
У Кавафиса меня покоряет пафос второсортности. Я даже переснял для себя карту Александрии – не той, которая была центром мира, а той, которая стала его глухой окраиной.
Сам он себя называл поэтом-историком, но эта была история нашей слепоты. Стихи Кавафиса полны забытыми императорами, проигравшими полководцами, плохими поэтами, глупыми философами и лицемерными святыми. Кавафиса волновали только тупики истории. Выуживая то, что другие топили в Лете, заполняя выеденные скукой лакуны, он делал бытие сплошным.
В истории немногоосталось по тебе понятных строк,но тем свободней я создал тебя в своем воображенье.
Кавафис восстанавливал справедливость по отношению к прошлому. Оно так же полно ошибками, глупостями и случайностями, как и настоящее. При этом поэт отнюдь не собирался заменять историю победителей историей проигравших. Его проект радикальней. Он дискредитирует Историю как историю, как нечто такое, что поддается связному пересказу. История у Кавафиса не укладывается в прокрустово ложе причин и следствий. Она распадается на странички, да и от них в стихи попадают одни помарки на полях. Каждая из них ценна лишь своей истинностью. Оправдание ее существования – ее существование.
Самоупоенно проживая отведенный им срок, герои Кавафиса не способны выйти за его пределы. Их видение мира ограничено настоящим. Все они бессильны угадать свою судьбу. Чем и отличаются от автора, который смотрит на них обернувшись: их будущее – его прошлое.
Так Кавафис вводит в историю ироническое измерение. Форма его иронии – молчание. Устраняясь из повествования, он дает выговориться другим. Автор не вмешивается, не судит, не выказывает предпочтения. Он молчит, потому что за него говорит время.
Когда внезапно в час глубокой ночиуслышишь за окном оркестр незримый —божественную музыку и голоса —судьбу, которая к тебе переменилась,дела, которые не удались, мечты,которые обманом обернулись,оплакивать
