прожить, знать надобно немало.
Два важных правила запомни для начала:
Ты лучше голодай, чем что попало есть,
И лучше будь один, чем вместе с кем попало.
И собственную поэзию он любил стилизовать под Хайяма:
Мой милый друг, тебе признаюсь прямо:
Я не Хайям, грешу лишь под Хайяма.
Но кара за грехи недалека:
Стихи корзина ждет, поэта – яма.
Еще одним увлечением отца была кулинария. В его библиотеке было 300 кулинарных книг, и он очень любил готовить экзотические национальные блюда. Както летом, когда я еще училась в школе, меня оставили на папино попечение на целый месяц. Я читала запоем Голсуорси, а папа готовил мне всякие диковинные яства: вареники с вишней, румынские творожники – «папанаши», болгарскую окрошку «таратор». Он и сам любил свою стряпню, аппетит у него всегда был отменный; он называл себя «великий жрец».
Политические убеждения отца так и остались для меня тайной. Он был очень осторожным человеком, так как многих друзей потерял в тридцатые годы. Он боялся за свою семью, поэтому никогда открыто не высказывался, даже в своих дневниках. Если чтото казалось ему опасным, он говорил: «Это чревато» или «Это хорошо, но подсудно», – и дальше эту тему не развивал. Но он никогда не шел на компромисс с властью, с режимом. Например, он никогда не стремился к вступлению в КПСС, хотя ему и предлагали. Тогда было в ходу такое словосочетание, которое пускали в ход на выборах – «нерушимый блок коммунистов и беспартийных». Вот он и говорил: «Я осуществляю блок!» Изза того, что он был «блок», а не «член», у него и возникали многие проблемы. Ему приходилось гораздо сложнее добиваться того, чего он хотел в режиссерской работе. В тот период главный режиссер обязательно должен был быть членом КПСС.
В филармонии отцу было легче, хотя его раздражала та словесная идеологическая шелуха, которую он должен был говорить. Тогда требовался «прошнурованный экземпляр», то есть напечатанный текст лекции, утвержденный компетентными инстанциями и прошнурованный – чтобы ни листочка ни убрать, ни добавить. У нас их много сохранилось – этих официальных версий его лекций. И зачастую в зале сидела стенографистка, которая записывала за ним все, что он говорил (именно в это время появился афоризм «искусствовед в штатском»).Ему очень трудно было держаться в рамках дозволенного, это стесняло его творческие возможности, и он нарушал эти рамки. Иногда его вызывали в обком для неприятных бесед. Он ходил, объяснялся, понимая, что доказывать чтолибо бесполезно, следовал заповеди своего любимого Хайяма:
С той горсточкой невежд, что нашим миром правят
И выше всех людей себя по знанью ставят,
Не ссорься. Ведь того, кто не осел, тотчас
Они крамольником, еретиком ославят.
Еще одной особенностью отца, которая выдавала его отношение к происходящему, было то, что он не выносил постоянно включенного радио, с бесконечными «последними известиями» и рассказами о трудовых победах. При самых близких друзьях он позволял себе произносить такие афоризмы – грустные, но остроумные: «Через клизму к социализму», или: «Я верю, что коммунизм будет, но не верю, что это будет хорошо». Жаль, что ему не довелось жить при крахе коммунистической идеи – он бы это оценил.
Старость отец встретил мудро и покорно, следуя закону жизни, сформулированному более тысячи лет назад Хайямом:
Хоть сотню проживи, хоть десять сотен лет,
Придется всетаки покинуть этот свет.
Будь падишахом ты иль нищим на базаре. –
Цена тебе одна: для смерти санов нет.
Мы встретились с Марком Марковичем осенью 1936 года. Это было в Горьком – на стадионе, где я участвовала в соревнованиях по теннису. Тогда я уже занимала первое место в СССР в парном разряде.
Один мой знакомый – Александр Заровский – както попросил меня потренировать режиссера оперного театра. И вот передо мной оказался Марк Маркович Валентинов.
На меня сразу же произвела впечатление его манера обращения, его необычайная воспитанность. Как теннисист он играл неплохо, игра у него была, как мы говорим, «поставлена». Я спросила, кто же ставил ему игру. Оказалось, что один известный теннисист, мастер спорта из Риги, сосланный в Саратов. Мне все стало ясно, и я почувствовала расположение к этому человеку.
После тренировки мы сели отдохнуть на ступеньках стадиона и разговорились. Потом пошли прогуляться. Гуляли довольно долго и, наконец, вышли на Откос. Здесь Марк Маркович неожиданно предложил мне сходить в художественный музей. Я согласилась. Мы вошли, стали смотреть картины, и тут мой спутник, о котором я знала только, что он режиссер оперы и «теннисист с поставленной игрой», поразил меня своей невероятной эрудицией – так много он знал об искусстве и о художниках, и столь многое мог рассказать об этом.
В следующий раз мы пошли в театр. Там Марк Маркович познакомил меня с Михаилом Петровичем Званцевым и его семьей. Это были замечательные люди. Михаил Петрович вскоре стал фактически нашим сватом, то есть содействовал нашему браку. Ухаживал мой будущий муж прекрасно, галантно. Мы часто бывали в театрах, он дарил мне цветы и конфеты, водил в рестораны.
Впоследствии Марк рассказывал мне, что Михаил Петрович ему прямо сказал: «Маркуша, Вы компрометируете молодую девушку таким настойчивым ухаживанием, не делая ей при этом предложения».
И вот однажды, когда мы с Марком Марковичем выходили из ресторана, он признался мне в любви. Мне показалось, что это оттого, что он был чуть навеселе, и я шутя ответила ему: «Идитека спать!». Но Марк Маркович продолжал свои ухаживания, говорил мне, что не может жить без меня, – и постепенно я поняла, что влюбилась в него.
Но както раз, во время очередной прогулки, он вдруг совершенно неожиданно сказал: «А Вы знаете, у меня двое детей!». Я остолбенела и долго находилась в этом состоянии. Вечером у меня был разговор с мамой. Я плакала, не знала, что делать, как теперь поступать, как я должна относиться к человеку, который меня любит, и которого я тоже люблю.
Моя мама была мудрой женщиной. Тогда вечером она сказала мне: «Знаешь, Веруша, в жизни всякое случается. Мне он внушает доверие. Ты его действительно полюбила?» Я ответила, что раньше никогда и ни с кем мне не было так хорошо и так интересно. И мама мне посоветовала: «Тогда выходи за него. Только учти, что его дети могут стать и твоими детьми, если чтонибудь случится с их матерью».
Я не встречалась с Марком Марковичем примерно неделю
