Перед нами была русская граница. Сквозь ночную темноту жадные взгляды старались разглядеть эту обетованную землю нашей славы. Нам казалось, что мы уже слышали радостные крики литовцев при приближении их освободителей. Мы рисовали себе эту реку, с берегов которой протягивались к нам руки с мольбой. Здесь мы во всем терпим недостаток, а там у нас всего будет вдоволь. Они позаботятся о наших нуждах! Мы будем окружены любовью и благодарностью. Какое значение имеет одна плохая ночь? Скоро настанет день, а с ним вернется тепло и все иллюзии!..
День настал!.. Мы увидели бесплодные пески, пустынную местность и мрачные, угрюмые леса. Наши взоры грустно обратились тогда на нас самих, и при виде внушительного зрелища, которое представляла наша соединенная армия, мы почувствовали, что в душе снова пробуждаются гордость и надежда…
В трехстах шагах от реки, на самом высоком месте, виднелась палатка императора. Вокруг нее все холмы, все склоны и долины были покрыты людьми и лошадьми. Как только встало солнце, немедленно был дан сигнал к выступлению, тотчас же эта масса пришла в движение и, разделившись на три колонны, направилась к трем мостам. Видно было, как эти колонны извивались, спускаясь по небольшой равнине, которая отделяла их от Немана, и приближались к реке, чтобы, перейдя ее, достигнуть, наконец, чужой земли, которую они собирались опустошить, но которую вскоре сами должны были усеять своими останками!
Горячность, охватившая их, была так велика, что две дивизии авангарда, оспаривая друг у друга честь первыми вступить на чужой берег, начали драку, и только с трудом удалось успокоить их. Наполеон торопился ступить ногой на русскую землю. Без малейшего колебания сделал он этот первый шаг к гибели! Он держался сначала около моста, поощряя солдат своим взглядом. Все приветствовали его обычными возгласами. Солдаты казались даже более воодушевленными, чем он, — может быть, оттого, что такое гигантское нашествие всё же лежало бременем на его душе, а может, потому что его ослабленный организм не выносил чрезмерной жары.
Наконец его охватило нетерпение. Он быстро проехал через равнину и углубился в лес, окаймлявший реку, а затем помчался со всею быстротой, на какую только была способна его лошадь, и, казалось, в своей горячности хотел один настигнуть врага. Он проехал больше лье в одном направлении, но не встретил никого, и в конце концов ему пришлось вернуться к мостам, откуда он уже двинулся с гвардией, направлявшейся к Ковно.
Казалось, уже доносился гром пушек; мы прислушивались, продолжая идти, и старались угадать, где происходит сражение. Но, за исключением нескольких отрядов казаков, ни в этот, ни в следующие дни мы не встретили никого, и только небо было нашим врагом. В самом деле, не успел император перейти реку, как в воздухе пронесся какой-то глухой шум. Вскоре начало темнеть, поднялся ветер, и до нас донеслись раскаты грома. Это угрожающее небо и окружающая нас пустынная местность, где мы не могли найти убежища, нагнали на нас уныние. Многие из тех, кто раньше был охвачен энтузиазмом, испугались, видя в этом роковое предзнаменование.
Правда, эта гроза была такая же величественная, как и всё предприятие. В течение нескольких часов темные тяжелые тучи, сгущаясь, нависали над всей армией, от правого до левого фланга, на пространстве пятидесяти лье. Они угрожали ей огнем и обрушивали на нее потоки воды. Поля и дороги были залиты водой, и невыносимый зной сразу сменился неприятным холодом. Десять тысяч лошадей погибли во время этого перехода и на бивуаках. Огромное количество повозок было покинуто в песках, и много людей умерло потом.
Император нашел убежище в монастыре, где он укрылся от грозы. Но вскоре выехал оттуда в Ковно, где царил полнейший беспорядок. К раскатам грома уже перестали прислушиваться. Эти грозные звуки, раздававшиеся над нашими головами, были как будто позабыты. Если в начале это явление, столь обычное в такое время года, и могло повлиять на некоторые суеверные умы, то всё же для большинства уже миновал период предзнаменований. Остроумный скептицизм одних, грубость и беззаботность других, земные страсти и настоятельные нужды — всё это заставляло людей отводить свои взоры от неба. Среди царившего крутом беспорядка армия видела в этой грозе обычное природное явление, случившееся некстати, вместо того чтобы смотреть на него как на знамение, осуждающее наше гигантское нашествие. Поэтому гроза служила лишь поводом к раздражению против судьбы и неба.
В этот день ко всеобщему испытанию, выпавшему на долю армии, присоединилось еще особенное несчастье. Наполеон после Ковно был очень рассержен тем, что в Вильне, где казаки разрушили мост, Удино наткнулся на сопротивление. Наполеон сделал вид, что презирает это — как все, что составляло ему препятствие, — и приказал польскому эскадрону своей гвардии переплыть реку. Это отборное войско бросилось туда без всякого колебания.
Вначале они шли строгим порядком, а когда глубина увеличилась и они уже не достигали дна, то удвоили усилия и вскоре вплавь достигли середины реки. Но там сильное течение разъединило их, лошади перепугались, уклонились в сторону, и их стало уносить течение. Они уже перестали плыть и просто старались удержаться на поверхности воды. Всадники выбивались из сил, тщетно пытаясь заставить лошадей плыть к берегу. Наконец они покорились своей участи. Их гибель была неизбежна, но они пожертвовали собой перед лицом своей родины, ради нее и ее освободителя! Напрягая последние силы, они повернули голову к Наполеону и крикнули: «Да здравствует император!» Трое из них, еще держа голову над водой, повторили этот крик и затем исчезли в волнах. Армия застыла от ужаса и восхищения перед этим подвигом.
Что касается Наполеона, то он быстро отдал приказания, точно указывая, что надо делать, чтобы успеть их спасти. Он даже не казался взволнованным — оттого ли, что привык подавлять свои чувства, или потому, что считал всякие проявления подобных чувств на войне неуместной слабостью, пример которой он не должен был подавать. Возможно, впрочем, что он предвидел гораздо большие несчастья, перед которыми такой случай был сущим пустяком.
Из Ковно Наполеон прошел за два дня к ущельям, защищающим равнину Вильны. Там он ждал донесений от своих аванпостов и надеялся, что Александр будет оспаривать у него столицу. Звуки выстрелов, казалось, подтверждали эту надежду, как вдруг пришли ему объявить, что вход в город открыт. Он двинулся туда, озабоченный и недовольный. Он обвинял генералов авангарда, что они выпустили русскую армию. Этот упрек был обращен к Монбрену как к наиболее активному из них, и Наполеон так вспылил, что даже пригрозил ему. Однако это были слова и гнев без всяких последствий. Вспышка у такого человека, как Наполеон, заслуживает не столько порицания, сколько внимания — как доказательство, какое огромное значение он придавал быстрой победе.
