Однако, несмотря на свою вспыльчивость, он обдумал все нужные распоряжения для своего вступления в Вильну. Впереди него и за ним следовали польские полки! Больше занятый мыслью об отступлении русских, нежели восторженными и благодарными криками литовцев, он быстро прошел через город и отправился к своим аванпостам. Несколько лучших гусаров 8-го полка, вступив в схватку в лесу и не имея поддержки, только что погибли в бою с русской гвардией; Сегюр[17], который командовал ими, отчаянно защищался и пал, покрытый ранами.
Враг сжег мосты и свои склады и отступал по разным дорогам в направлении Дриссы. Наполеон приказал собрать все, что не было уничтожено огнем, и восстановить коммуникации. Он послал Мюрата и его кавалерию следовать за Александром. Затем он направился во дворец Александра в Вильне. Там его ждали развернутые карты, донесения и толпа офицеров. Он находился на театре военных действий в момент самых активных операций; он должен был принимать быстрые и срочные решения, давать приказы о движениях войск, создании госпиталей, складов и операционных линий.
Его задача состояла в том, чтобы задавать вопросы, читать и сравнивать, чтобы найти и понять истинное положение дел, — то, что спрятано среди тысячи противоречивых ответов и донесений.
Но это не всё: находившийся в Вильне Наполеон должен был организовать новую власть, управлять Европой, Францией и вести войну в Испании. Его политическая, военная и административная корреспонденция, накопившаяся за несколько дней, настоятельно требовала внимания. Он обосновался в своем жилище и вначале рухнул на кровать — не столько ради сна, сколько для спокойного размышления; затем он резко поднялся и начал быстро диктовать приказы, которые обдумал.
В это время поступили донесения из Варшавы и австрийской армии. Дискуссии при открытии польского сейма не понравились императору, и он воскликнул, отбросив только что прочитанное: «Это французский язык! А должен быть польский!» Что касается австрийцев, то было совершенно ясно, что во всей их армии ему не на кого положиться, кроме главнокомандующего.
Между тем всё способствовало разжиганию литовского патриотизма, который еще дышал. С одной стороны, поспешное отступление русских и присутствие Наполеона, с другой — клич независимости, доносившийся из Варшавы, и особенно вид польских героев, вернувшихся освободителями на землю, с которой они ранее были изгнаны. Первые дни были исключительно радостными, счастье и доверие казались всеобщими.
Эти чувства проникали и проявлялись повсюду — в домах и на площадях. Люди поздравляли и обнимали друг друга при встрече; пожилые мужчины являлись одетыми в старые костюмы, воскрешая идеи полузабытой славы и независимости. Они рыдали от счастья при виде национальных флагов, которые вновь реяли над головами людей, шедших толпами и выкрикивавших приветствия. Этот энтузиазм, который у одних был бездумным, а у других лишь свидетельствовал об их возбужденном состоянии, вскоре угас.
С другой стороны, поляки Великого герцогства всегда были исполнены самого благородного энтузиазма: они были достойны свободы, ради которой жертвовали собственностью, а ведь наибольшая часть человечества поступает наоборот. Они себя не обманывали: Варшавский сейм преобразовался в общую конфедерацию и провозгласил восстановление Польского королевства; были выпущены декларации: об объединении Польши, обращение к полякам, служившим в русской армии, с призывом покинуть Россию; общую конфедерацию должен был представлять Совет; были приняты решения о поддержании установленного порядка, послана депутация королю Саксонии, направлен адрес Наполеону.
Сенатор Выбицкий представил ему этот адрес в Вильне. Он сказал ему, что поляки были побеждены не миром или войной, но предательством; они свободны в своем праве перед Богом и людьми, и поскольку таково положение де-факто, то это право становится обязанностью; они провозглашают независимость своих собратьев литовцев, которые до сих пор являются рабами, и предлагают себя польской нации в качестве центра общего объединения; но именно у того, кто вписывает свою историю в летопись веков, кто является носителем силы Провидения, они ищут поддержки своих усилий, которые он не может не одобрить; именно поэтому они пришли просить Наполеона Великого произнести эти немногие слова: «Пусть королевство Польша существует!»
Наполеон ответил:
«Господа депутаты Польской конфедерации, я с интересом выслушал ваше сообщение. Поляки! Я стал бы думать и действовать, как вы, я проголосовал бы, как вы, в Варшавском сейме: любовь к родине — главная добродетель цивилизованного человека.
Мое положение заставляет меня примирять интересы многих и исполнять многие обязательства. Если бы я правил во времена первого, второго и третьего разделов Польши, я вооружил бы весь мой народ, чтобы поддержать вас. Как только мне позволила победа, я поспешил восстановить ваши древние законы в столице и в части ваших провинций, но не с тем, чтобы продолжать войну и вынуждать моих подданных проливать кровь.
Я люблю ваш народ; уже шестнадцать лет ваши солдаты сражаются бок о бок со мной на полях Италии и на полях Испании.
Я приветствую всё, что вы сделали и собираетесь сделать; я сделаю всё от меня зависящее, чтобы содействовать выполнению ваших решений.
Если ваши усилия будут единодушны, вы можете надеяться на то, что ваши враги признают ваши права; но вы должны возлагать все надежды на единодушные усилия всего населения.
Я говорил вам о том же, когда был у вас в первый раз; теперь же я должен добавить, что обещал императору Австрии целостность его земель и не смогу разрешить никаких маневров и движений, которые станут угрожать его мирному обладанию остатками польских провинций. Пусть Литва, Жмудь, Витебск, Полоцк, Могилев, Волынь, Украина и Подолия воодушевятся единым духом, какой я видел в великой Польше, и тогда Провидение увенчает успехом ваше святое дело; оно вознаградит вашу преданность родине, которой вы приобрели право на мое уважение и на мою защиту: вы можете рассчитывать на нее при любых обстоятельствах».
Поляки думали, что они обращаются к мировому верховному арбитру, не знающему политических компромиссов, каждое слово которого является законом. Они не могли понять, почему он дал столь осторожный ответ. Они начали сомневаться в намерениях Наполеона; рвение одних остыло, безразличие других получило зримое подтверждение, но все были удивлены. Даже его приближенные спрашивали друг друга о причинах этой осторожности, которая была вовсе для него не характерна и казалась столь неразумной, что уместно было задать вопрос: какова цель этой войны? Боится ли он Австрии? Может быть, отступление русских расстроило его планы? Не засомневался ли он в своей удаче, или не хотел брать перед всей Европой обязательства, выполнение которых для него затруднительно?
