Матушка Всемилостивейшая Государыня. Естли бы Вы видели мои безсменные заботы и что я ночи редкие сплю, Вы бы не удивились, что я пришел в крайнюю слабость. Уничтожение флота Севастопольского такой мне нанесло удар, что я и не знаю, как я оный перенес…
2 октября. Кременчуг
P.S. Я теперь вижу, ежели бы у нас пропустили Equinoxe {равноденствие (фр.)}, то бы флот Севастопольский цел остался. (В периоды осеннего и весеннего равноденствий на морях в умеренных широтах часто бывают сильные штормы. – П.В.)
Екатерина, как могла, утешала своего любимца:
«Потеря флота Севастопольского не тебе одному нанесла удар, я сие нещастие с тобою делю…
Конечно, луче было, естьли б Equinoxe пропустили, но что делать? Что зделано, то зделано. Разве буря лишь была для нас, разве туркам она вреда не нанесла? Очаковской эскадре разве от бури ничего не зделалось?»[1]
Из сообщений адъютанта Потемкина Михаила Гарновского мы узнаем, что в среде высших сановников были слышны неблагоприятные отзывы об образе действий Светлейшего. Так, например, в Совете говорили: «Мы знали, что князь погорячился, дав флоту повеление выступить в море в такое время, которое к выходу судов совсем неспособно». Передавали, что князь «держится одними интригами».
Сама же Екатерина говорила о Потемкине: «Честь моя и собственная княжая требует, чтоб он не удалялся в нынешнем году из армии, не сделав какого-либо славного дела, – хотя б Очаков взяли. Бог знает, отчего он унывает и почти печальные письма пишет. Должно мне теперь весь свет удостоверить, что я, имея к князю неограниченную во всех делах доверенность, в выборе моем не ошиблась».
В донесении от 26 октября Потемкин, ссылаясь на сведения, пересланные контр-адмиралу Мордвинову агентом из Константинополя, писал о том, что «капитан Тиздель, командовавший помянутым кораблем, прибыл в канал Константинопольский, бросил якорь между обеими крепостями и бесчестным образом предал себя в руки Турков».
Из Вены Екатерине сообщили более точные сведения, и она тут же передает Потемкину:
«Известия гласят, что 60-пушечный корабль севастопольский, а именно «Мария Магдалина», попал на Турецкое адмиралтейство и что Аглийский капитан Тисдель хотел подорвать корабль, но экипаж не допустил. Что делать, быть так. Прошу тебя только сие отнюдь не брать с лишней чувствительностию».
В начале ноября Светлейший продолжал сокрушаться:
«Сколько я преодолевал препятствий и труда понес в построении флота, который бы чрез год предписывал законы Царю Граду. Преждевремянное открытие войны принудило меня предприять атаковать разделенный флот Турецкий, с чем можно было. Но Бог не благословил».
Между тем нелепые слухи в Петербурге все множились: Гарновский передавал, что «в Совете были читаны следующие вести: «Войнович полонен и отослан в Цареград… Кинбурн взят турками, а Тамань абазинцами». В городе врут еще хуже сего…»
Екатерина II – Г.А. ПотемкинуНоября 23 ч., 1787.
…Отпиши мне, правда ли, что Турки и прочие недоброжелательные разславляют, будто корабль «Слава Екатерины» у них в руках, и они будто его взяли у дунайского устья, и будто Войнович на шлюпке с оного съехал? Пожалуй, переименуй сей корабль, буде он у нас. Не равен случай, не хочу, чтоб злодеи хвастались, что «Слава Екатерины» в их руках…
Гарновский сообщал о своей беседе с графом Безбородко.
«Правда-ли, что корабль «Слава Екатерины» был разбит бурею, попался в устье Дуная в руки запорожцам, а граф Войнович насилу успел спастись на лодке? Не пишут-ли к вам чего-нибудь о сем?» – спрашивал граф Гарновского. Тот уверял Безбородко, что «посторонние о сем слухи и доносы ложны. Посудите сами, ваше сиятельство, была-ли хотя малейшая возможность переправиться на лодке в октябре месяце от устья Дуная в Севастопольскую гавань, где Войнович ныне пребывание свое имеет?» «Я и сам думал, что эти вести ложны», – заметил Безбородко.
Надо сказать, что Екатерине с самого начала не нравилось слишком громкое название флагманского корабля, и она еще в 1783 году просила Потемкина больше подобных названий судам не присваивать: «Пожалуй, не давай кораблям очень огромные имяна, afin que des noms trop tot fameux ne deviennet a charge et qu'il ne soit trop difficile de remplir une pareille carriere (для того, чтобы слишком громкое не зделалось тяжким и чтобы не было слишком трудно соответствовать этому назначению (фр.)».
Следуя пожеланию императрицы, 3 марта 1788 года Потемкин приказал переименовать корабль «Слава Екатерины» в связи с «несоответствием имени и ранга корабля», который стал называться «Преображение Господне».
Видимо, из суеверных соображений («Бог бьет, а не Турки») в течение года были переименованы и фрегаты, получившие повреждения у Калиакрии: «Победа» стал называться «Матвей Евангелист», «Перун» – «Святой Амвросий Медиоланский», «Легкий» – «Кирилл Белозерский». Впрочем, были переименованы и другие суда Черноморского флота (45). Корабль «Святой Павел» и фрегат «Апостол Андрей» сохранили свои названия. Вместо захваченного турками корабля «Мария Магдалина» тем же именем был назван уже заложенный аналогичный корабль, спущенный на воду в 1789 году.
В марте Светлейший горестно жаловался императрице:
«Флот не выдет скоро из починки, дефекты столь сильны были, что почти переделывали суда… Мне истинно флот по теперешнему состоянию больше в тягость, нежели на пользу. Какая пропорция с числом Турецкого, от которого мне нужно его прятать и тем привязывать к одному месту. Теперь много будет хлопот, но надежда на Бога. Какие трудности в починке кораблей, ей Богу, описать нельзя».
Тогда же Марко Ивановичу доставили (через посредство нашего плененного посла Булгакова) письмо бедного капитана «Марии Магдалины» Бенджамина Тизделя, переправленное из тюрьмы в Константинополе:
«…Я почитаю покуда себе за долг извещать Ваше Сиятельство чаще обо всех обстоятельствах; дозвольте же сначала сказать в оригинале о нашем бедствии, произошедшем от упрямства и ослушания команды моей. Сентября 9 по утру и после, увидав на рассвете берег, сентября 13-го, и видя себя совершенно отрешенным от всех надежд к спасению Ее Величества корабля, я тотчас приказал каждому человеку Офицерам и людям без остатку на деке зделать консилиум; когда я подал свое мнение твердую резолюцию и по долгу моему к чести Ее Императорского Величества флагу, чтобы разорить как корабль, так и всех вообще, нежели терпеть чтобы впасть в руки неприятельские, и сами нам быть заключенным варварскому и бесчеловечному неприятелю при начатии войны, но сие мое представление не было принято ни одним человеком на корабле…»
