— Я с тебя, сынок, дорого не возьму. Другие берут по полтораста, а мне — сотню заплатишь, и довольно, — говорила старуха, пристально разглядывая постояльца.
«Шестьдесят рублей останется на еду», — радостно подумал Мишка.
А старуха, глядя вприщурку, продолжала:
— Токо еще уголька али дровец добывал бы… И играй себе на здоровье! Играй, я все одно туга на ухо.
— Где ж я добуду дров да угля? — прокричал Миша, наклонившись над старухой.
— Уж где добудешь, — развела руками старая, как будто показывая простор для Мишкиных возможностей.
К вечеру Мишка не чуял ног. И к вечеру же понял, что ему оставаться на учебу, о которой он столько мечтал исступленно, к которой всю свою жизнь стремился, невозможно. Простой расчет сделал он неожиданно для себя. Стипендия — сто шестьдесят рублей. Если даже он найдет квартиру, в которой согласятся терпеть его ежедневную игру на баяне, он должен уплатить хозяевам не менее ста тридцати — ста пятидесяти рублей. Как же ему жить от стипендии до стипендии?.. Как жить?.. От матери он ждать ничего не мог. Где она, школьная техничка, добудет ему помощь? Она там сама будет и холодать, и голодать. Ей там самой дай бог стянуться на свои нужды!.. Нет, больше ни копейки не возьмет он у нее!..
А если квартира возле училища — то еще дороже. Хозяева понимали выгодность их жилья…
Так что же делать?
Мишку охватило отчаяние. Значит, выхода нет. Значит, надо отступать тогда, когда все, казалось, было преодолено. Нет, никуда ему из дома не уехать. Единственное, что для него, — кончать педучилище. Он представил лицо директора — бровастое, в оспинках, победно усмехающееся: «А что я тебе говорил?..»
Мишка шел не ведая куда. Среди пустынных развалин присел на груду бетона с торчащими железными прутьями. Так что же делать? Ходить на вокзал разгружать вагоны? Мишка слышал о таких студенческих заработках. Но это… Сегодня взяли на разгрузки, а завтра разгружать нечего. А от стипендии — в кармане ни копейки… Зарабатывать бы игрой, как дома. Но для кого же здесь играть? Люди живут под землей — им не до веселья…
Мишка долго кружил по развалинам. Наконец очутился у Кольцовского сквера. От него он помнил дорогу к Наде. Что он ей скажет? Если бы баян был с ним, он пошел бы на вокзал.
— Куда ты пропал? — Надя встретила Мишку возле дома.
Мишка молчал. С трудом держался, чтоб не заплакать.
— Что случилось? — тормошила она его.
Вошли в дом. На террасе Мишка сдавленно рассказал ей все.
— Ничего не остается, как уехать, — выдохнул он.
— Погоди ты, уехать!.. Погоди! — Надя ломала пальцы и нервно ходила по террасе. — Погоди!.. Знаешь что? — Она решительно повысила голос. — Ты будешь жить у нас! Да, у нас. У нас же три комнаты. В одной будет отец с н е й. И по одной нам с тобой. А? Погоди!
Надя выскочила с террасы. Какое-то время в квартире было тихо. Потом до Мишки стали долетать голоса Нади и Капитолины Сидоровны.
— Ты не своевольничай! — кричала Капитолина Сидоровна. — Тута я хозяйка, а не ты!
— Я знаю, отец бы согласился! — отвечала Надя. — Он ведь на нож шел за меня. Поймите же. Он хороший!
— Мы его и приютили. Но завсегда жить у нас…
— Да это ж недолго… Завсегда… Будут же отстраивать дома. И дадут ему общежитие. Это ж год, может, всего! У нас же комната пустует!..
— Ничего себе — год! — кричала Капитолина Сидоровна. — Год!.. С ума сойдешь от пиликанья.
— Да что вы говорите такое? — кричала Надя.
Капитолина Сидоровна не слушала ее.
— А что он будет есть? Кто его будет обстирывать?
— Еды у нас полно! Как вам не стыдно! А стирать… я ему буду стирать! Я! Я люблю его! Я выйду за него замуж!
— Что-о-о? — заорала Капитолина Сидоровна. — Что ты мелешь?
— Да! Да! Да! То, что вы слышали!
— Видали ее! В шестнадцать лет замуж! Отец возвернется… Я тебе дам замуж!.. Мне и вас хватает. Да еще примак тут!..
Мишка бросился в квартиру. В коридоре, закрыв лицо руками и упершись лбом в стену, стояла Надя. Поднятые плечи ее вздрагивали. А в дальней комнате, посредине, высилась Капитолина Сидоровна в своем цветастом халате, с засученными рукавами. Повернувшись вполоборота к Наде, подбоченясь, она выглядела неприступной и непреклонной.
— Мы тебя как человека… — перекинулась она на Мишку. — А ты девочку с пути сбиваешь.
— Не смейте так, — закричала Надя, отпрянув от стены, — не он — вы сбиваете! Вам все мало! Мало! Вы всю войну хапали! Люди воевали, а вы… Иди работай! С пятого класса гоните… А я буду учиться! Понятно вам?.. Боитесь все — кто-то объест вас!..
— Ну, не надо ссоры, — взял ее Мишка за плечи. — Или я немедленно уйду.
— Никуда ты не уйдешь ночью! — еще громче закричала Надя. — Она бы всех разогнала.
На террасе Надя понемногу стала успокаиваться.
— Как же так? — всхлипывала сокрушенно. — Завтра еще поищем. Как же… Столько вытерпеть… Ну, ведь правда, ты же мог бы жить у нас. Три комнаты. Люди видел как живут? А у нас же все есть. Отец же все добывает. Ему можно!.. Только и он в ее дуду!..
Она упала на диван. Закрыла лицо руками.
— Ладно, успокойся, — ласково говорил Мишка. — Успокойся, хорошая, добрая Надя. Надежда. Надеждинка…
Она поднялась, вытирая мокрые щеки.
— На-деж-дин-ка, — произнесла по слогам. — Меня никто так не называл… Что ты будешь делать?
— Уеду завтра… заканчивать педучилище.
— Я буду узнавать… Будет общежитие — ты приедешь, — встрепенулась Надя. — Приедешь? Я буду узнавать… И потом я тоже пойду в училище. Приедешь?..
— Приеду, — шептал Мишка, но не верил в это.
Вот закончится война…
Утром Надя обежала своих подруг. Ни у одной ничего не добилась. Свободных углов или квартир никто не знал.
В канцелярии Мишку встретила та же величественная женщина. Точно так же, как директор педучилища, она удивленно спросила:
— Как это забрать документы?
— Мне негде жить, — мрачно сказал Мишка.
— Это… товарищ… — Директриса поднялась над столом; она, видимо, хотела назвать Мишку по фамилии, но забыла ее и отвела взгляд в сторону. — С жильем мы, вероятно, кое-как помогли бы вам все-таки… со временем…
Она пошла было Мишке навстречу, потом вернулась к столу, взяла какую-то бумагу. Глядя на нее, тихо сказала:
— Хуже другое, дорогой Кобзарь… Телеграмма вам…
Директриса протянула бумагу Мишке.
— Кто у вас дома, кроме мамы?
— Никого, — машинально ответил Мишка, не понимая, зачем с ним говорят об этом. Он пробежал глазами телеграмму и тоже ничего не понял — так далек он был от того, что произошло дома.
