— Стой! — снова спохватился я. Черт с ними, пускай убираются, только пулеметы оставили бы. И я уже смягченными тоном обратился к подхорунжему: — Бог вам судья. Идите. Но оставьте пулеметы, а то мы с голыми руками, — попросил я.
— Берите, — мрачно ответил, не глядя на меня, подхорунжий. — Они там, в углу, в мешках, они нам ни к чему, — махнул он рукою, а затем, сунув ее мне, добавил: — Помогай вам Бог, а нас простите. И, грузно шлепнув ногой о пол, направился за уходящими в глубь первого этажа казаками.
— Постойте — куда же они идут? — под влиянием недоумения остановил я подхорунжего. — Куда вы идете, ведь ворота там.
— Ну да, дураков нашли, — снова резко ответил подхорунжий. — Там юнкера у ворот, а мы через Зимнюю канавку выйдем, там сам свободный пропуск обещан.
— Кем? — озадаченный спросил я.
— Прощайте! — не отвечая на вопрос и прибавляя шагу, пошел подхорунжий.
«Вот оно что! там есть выход! Они через него уйдут, а потом через него большевики влезут. Свободный пропуск обещан, — повторил я фразу подхорунжего. — Так, так, голубчик, спелись уже. Ну что ж, от судьбы не уйдешь».
— Послушайте, юнкер, — с приливом новой энергии обратился я к одному из взятых с собой юнкеров. — Отправляйтесь вслед за казаками и заметьте выход, в который они уйдут, а затем вернитесь сюда и ждите меня, предварительно указав этот выход командиру георгиевцев. Поняли?
— Так точно, понял!
— И помните, что это боевой приказ. Понимаете?
— Так точно, понимаю, — снова лаконично ответил юнкер.
— Ну идите; а вы, господа, — обратился я к остальным, — берите пулеметы и тащите их на баррикады. Фельдфебель знает, где поставить, а я побегу к коменданту обороны Зимнего дворца с докладом.
Выскочив в проход под аркой, я остановился. Где‑то совсем близко щелкали выстрелы. «Скорее к коменданту или Галиевскому и назад к юнкерам», — кольнула мысль, и я снова бросился в противоположный вход, направляясь в комендантскую. По дороге попались какие‑то юнкера, а затем группа безобразно пьяных офицеров, среди которых один высокий офицер, размахивая шашкой наголо, что‑то дико вопил. Влетев в комендантскую, я наскочил на поручика Лохвицкого, что‑то заикаясь докладывавшего капитану Галиевскому, обескураженно сидящему на стуле.
— Господин капитан, — перебивая Лохвицкого, начал я докладывать об уходе казаков через выход на Зимнюю канавку.
— Так, так, — только твердил он, выслушивая мой доклад, а когда я кончил его, вдруг сразил меня новостью: — Паршиво. Но еще хуже растерянность правительства. Сейчас получен ультиматум с крейсера «Аврора», ставшего на Неве напротив дворца. Матросы требуют сдачи дворца, иначе откроют огонь по нему из орудий. Петропавловская крепость объявила нейтралитет. А вот послушайте, что докладывают юнкера–артиллеристы ушедшего взвода Константиновцев, — показал он рукой на незамеченную мной группу из трех юнкеров. — Положение дрянь, и пехотные школы снова волнуются. А правительство хочет объявить для желающих свободный выход из дворца. Само же остается здесь и от сдачи отказывается, — сообщал рвущая мозги, душу и сердце новости капитан.
Я молчал. Я не чувствовал себя и в себе языка, мысли, ничего. Капитан барабанил по столу своими длинными, костлявыми, худыми пальцами. Я смотрел на них. И вдруг жалость защемила сердце. «Господи, придется ли еще этим пальцам ласкать личико болезненной славной дочурки?» — и эта мысль отрезвила меня.
— Да черт с ними, капитан, — заволновался я. — Чем меньше дряни во дворце останется, тем легче будет обороняться. Ведь до утра дрсидеть, а там в городе опомнятся и придут на выручку. Не так страшен черт как его малюют. А вы что, Лохвицкий, тут? Баррикады построили?
— Какого дьявола, — ответил за него капитан. — Разбежались при подходе семеновцев, [22] а Мейснер попал в их руки… добровольно, — выдержав паузу, продолжал капитан, — заявил, что хочет идти парламентером от той части защитников дворца, которую здесь держат силою. Я вам говорил, что он что‑то выкинет.
— Да, да, да. Теперь я все понимаю, — твердил я. — Теперь ясны появления у нас в школе Рубакина. Теперь я все, все соображаю. Только бы теперь еще найти военного комиссара и кое‑что спросить, — забегав по комнате, вцепившись руками в волосы, забормотал я.
Капитан, пораженный моей выходкой, подскочил ко мне и начал успокаивать.
— Бросьте, не время, идемте к юнкерам. Поручик! — позвал он Лохвицкого. — Отавайтесь тут и, когда явится Александр Георгиевич, доложите, что мы на баррикадах.
Мы вышли. За нами вышли юнкера–константиновцы.
— А эти назад прибежали, — рассказывал капитан. — Когда они стали выезжать на Невский, им преградили путь броневики и отняли у них орудия, которые теперь против дворца направлены А эти молодцы, как‑то вырвались к просят идти на выручку. Сделать вылазку. Эх, дела, дела.
Но вот мы подошли к выходу под арку. Несколько близких выстрелов густым эхом отозвались под нею.
— Вперед, Александр Петрович! — воскликнул капитан и бросился к воротам. За ними я и юнкера.
Баррикады были освещены. Юнкера стояли на своих местах, готовые скорее быть растерзанными, чем сойти с мест. Пулеметы, налаженные, торчали на местах. Баррикады оказались высокими и довольно удобными, с родами траверсов из перешеек, сложенных также из дров. Обойдя баррикады, капитан нашел, что защитников их недостаточно и что, кроме того, они слишком утомлены, а поэтому приказал заменить их первой ротой, что немедленно и было мною исполнено. И только юнкера расположились по местам за баррикадами, как открылся огонь по дворцу, фонари погасли, и мы очутились снова в темноте.
— Откуда стреляют? Ни черта не видно, — неслось по баррикаде.
— Спокойствие соблюдать! — отдавал распоряжение капитан. — Огонь открывать только по моему приказу. Черт его знает, кто может идти к нам, — обращаясь ко мне, говорил он. — А я вот, что сделаю: вперед дозоры выставлю. — И, приняв решение, капитан начал назначать юнкеров в дозоры.
Но вдруг снова загорелся свет в высоких электрических фонарях, стоящих по бокам ворот. И снова стало светло как днем. И снова, раздались выстрелы и щелканье пуль о стены дворца.
— Свет потушить, — кричал капитан. — Свет потушить, — бегая вокруг фонарей и ища выключатель, кипятился капитан, наблюдая, как звуки пуль, ударявшихся о стены, постепенно снижались с верха к земле. — Александр Петрович, бегите во дворец и найдите собаку–монтера и приведите сюда, — приказал он мне.
— Я ранен в руку, — спокойно отходя от пулемета, так же спокойно доложил юнкер.
Смотря на юнкера, на его спокойствие, написанное на его лице, и на Георгиевский солдатский крестик, мне неудержимо хотелось схватить и поцеловать эту раненую руку. Но я сдержался и стал отвязывать бинт, прикрепленный к поясу.
