Чувство удовлетворения наполнило меня, и я выскочил к баррикадам. И в тот же момент снова загорелись потухшие было фонари, и я увидел выстроившуюся роту ударниц, стоявшую лицом ко дворцу и правым флангом к выходу из‑за баррикад по направлению Миллионной улицы.
— Равняйсь. Смирно, — покрывая щелканье пуль о стены, о баррикады и верхушку ворот, командовала, стоя перед фронтом ударниц, женщина–офицер. — На руку. Направо. Шагом марш. — И, вынув револьвер из кобуры, женщина–офицер побежала к голове роты.
Я и стоявшие тут же офицеры капитан Галиевский и штабс–ротмистр взяли под козырек.
— Броневик идет, — раздалось с баррикад.
— Пулеметчики, приготовсь, — командовал Галиевский. — Александр Петрович, Христа ради, потушите огонь! — крикнул он мне, и я, выхватив револьвер, выстрелил в фонарь.
— Зря! — крикнул я, но ошибся. Фонарь потух. Пуля разбила его. Стрельба по второму не давала результата, и я снова помчался во дворец. «Тебе не свет тушить надо, а пойти с ударницами. Ну, тут каждому свое», — глупо урезонил я себя, мчась в комендантскую.
Через несколько минут я с монтером снова был в монтерской. Доска оказалась выключенной, и он позвонил на станцию.
— Станция занята матросами, — объявил он, опуская слуховую трубку. — Теперь весь свет в их руках. Ваше высокородие, — молил он, пока я проверял его заявление, отпустите меня: у меня жена, дети. Я ни при чем здесь.
— Хорошо, убирайся к черту и куда хочешь, но попадешься среди них, застрелю, — в бессильной злобе угрожал я, в то же время чувствуя бесполезность слов.
Назад я шел один. Ноги подкашивались. Я выбился из сил и часто останавливался, чтобы, прислонившись к стене, не упасть. В голове было пусто… Вот и комендантская. Вошел. Пусто. Я бросился к окну.
— Назад, назад, господин поручик, вас убьют, — откуда‑то раздался удивительно знакомый голос.
— Кто здесь, где? — обернулся я.
— Это я, — высовываясь из‑за шкафа, показалась белая как снег физиономия фельдфебеля Немировского.
— Что вы тут делаете, почему не с юнкерами? Немировский вздрогнул, затрясся, закрыл лицо руками и зарыдал.
Я подошел к нему.
— Ну успокойтесь, в чем дело? — допрашивал я его.
— Я был все время на баррикадах… Я не могу больше… Я не могу видеть крови… Один юнкер в живот, в грудь… Очень тяжело ранен, а у него невеста, старуха мать… — рыдал Немировский.
— Послушайте, — видя, что лаской ничего не сделаешь, сказал я, — послушайте, вы самовольно ушли. Вы знаете, что я имею право пустить вам пулю в лоб, но я этого не сделаю, если вы дадите слово взять себя в руки и отправитесь составить мне из первых попавшихся юнкеров команду связи.
— Спасибо, спасибо. Слушаюсь. Но вы никому не скажете, что видели меня? Лучше застрелите, но не говорите никому.
— Это будет зависеть от вас, ведь вы казак, фельдфебель, — урезонивал я его.
— Я завтра подам рапорт об исключении из школы: я не имею права носить офицерского мундира, — горячо клялся, приходя в себя и вытирая лицо, юноша–композитор, танцор, дивной игрою которого заслушивалась вся школа.
Бесконечная жалость к нему, к себе и ко всем заворошилась, защемила в груди.
«На баррикады!» — крикнул я себе и с вновь вспыхнувшей энергией бросился к воротам. В коридоре 1–го этажа снова загудело от выползших откуда‑то юнкеров пехотных школ. Кто стоял, кто шел. Но вот дверь. Выскакиваю. Противоположная дверь открыта, и в освещенном коридоре толпятся какие‑то юнкера.
«Что‑то неладное», — пронизывает мысль мозги, и я там. На ящике стоит какая‑то фигура в солдатской шинели и орет отрывистые слова. Окружающие волнуются и гудят. «Что такое, что за митинг», — проталкиваюсь вперед, в стремлении среди всеобщего гама уловить смысл бросаемых слов, говоримых с ящика, на котором часа два тому назад стоял хорунжий. Наконец удается вслушаться.
— Через пять минут «Аврора» вновь откроет огонь. Через пять минут. И еще раз повторяю: кто сложит оружие и выйдет из дворца, тому будет пощада. Вас обманывают, — вырвалось из груди говорившего.
«Агитатор», — понял я, и холодок пробежал у меня по спине.
«Ну, чего медлишь? — со свирепостью накинулся я на себя. — В твоем нагане еще есть патроны. Говори, говори, собака. Собаке — собачья смерть», — шептал я губами, вытаскивая с трудом руку и осторожно поднимая дуло нагана над плечами впереди стоящих и целясь в голову говорящего.
«Ну, вот сейчас хорошо!» И я взвел курок.
— С ума ты сошел! — раздалось над правым ухом, и одновременно рука легла на мою правую руку, просунув палец под курок.
— Что за… — И слова замерли на губах, я увидел лицо брата, склонившееся ко мне.
— Сейчас же, поручик, отправляйтесь в комендантскую и ждите меня там. Слышите? Я вам категорически приказываю, как комендант обороны дворца.
Ничего не отвечая, я повернулся и, засовывая наган в кобуру, поплелся, с чувством побитой собачонки, в комендантскую.
«Ишь ты, — успокаиваясь, сидя в комендантской, размышлял я. — Второй раз будет «Аврора» стрелять по дворцу, а я и первого не слышал. Да где тут услышишь, когда такие стены. Тут, при твердости характера, можно отсиживаться целые недели, а не только до утра. Крепость! Эх, всех бы таких, как наша школа!» — вяло скользила в голове мысль. «И чего я сижу? — вдруг решил я. — Скорей беги и арестуй коменданта обороны. А на что обопрешься?.. А Галиевского забыл?» — подсказала мысль, и я вскочил со стула. Но в тот же момент отворилась дверь, и в комендантскую вошел комендант обороны в сопровождении каких‑то офицеров и нескольких штатских.
— Поручик, — обратился ко мне комендант, — отправьтесь к Временному правительству и доложите, что вылазка, произведенная ударницами, привела их к гибели, что Главный штаб занят восставшими, обезоружившими офицерский отряд, а также доложите, что положение усложняется и что дворец кишит агитаторами. Временное правительство вы найдете, — подойдя вплотную ко мне и понизив голос, продолжал комендант, — за Белым залом, да вот возьмите связь — он вам укажет, — показал комендант на маленького, в штатском костюме, очень изящного юношу.
— Слушаюсь, господин полковник, — покорно ответил я вслух и, повернувшись к юноше в штатском, передал ему приказание коменданта проводить меня к Временному правительству.
Юноша взглянул на коменданта и, увидев утвердительный кивок головой, любезно раскланялся передо мною и заявил, что всего себя предоставляет в мое распоряжение.
Свернув налево, затем направо в длинный и прямой, как стрела, коридор, я со связью бросились бежать.
— Здесь налево, на лестницу у стеклянных дверей, — проговорил юноша. — А теперь вверх и налево. — И мы снова очутились в коридоре, в конце которого завернули направо и вышли в Портретную галерею.
