— У меня не помещалось… Посмотрите, пожалуйста, на бороте страницы, Феликс Эдмундович. Там записаны ваши предложения.
Дзержинский быстро перевернул страницу, прочитал ее и мягко улыбнулся:
— Извините меня, товарищ Барташевич, напрасно упрекнул вас…
Нарком дочитал протоколы, подписал их, вернул секретарю и сказал:
— Прошу вас через час-полтора зайти. Я в это время напишу приказ о премировании железнодорожников за ускоренный вывоз продовольствия. Его надо быстрее опубликовать, поэтому рано утром вручите машинистке для перепечатывания. И еще составлю записку для передачи по прямому проводу в Москву, Фомину. Отнесете на телеграф…
10 января 1922 года уже было на исходе.
Истекали первые сутки пребывания экспедиции на дорогах Сибири, но еще не закончился восемнадцатичасовой рабочий день наркома, до краев заполненный делами, заботами, волнениями, поисками выхода из тупика, в котором находились железные дороги.
3Кудрявцев, бывший комиссар Сибирского округа, щеголяя военной выправкой, бойко щелкнул каблуками начищенных сапог и представился наркому.
Дзержинский пытливым взглядом посмотрел на него и пригласил сесть.
— Я уже сдал дела Назарову, акт о передаче подписан, завтра еду в Москву, — развязно сообщил Кудрявцев. — Однако Назаров почему-то опасается выдать мне проездные документы, говорит, что получил ваше распоряжение никого из Сибири не откомандировывать. Он, видимо, не понимает, что меня это не касается, так как я уезжаю по вызову ЦК.
— Не по вызову, а по отзыву ЦК, — внес поправку нарком. — Вас отзывают по требованию сибирских организаций. Так как вы остаетесь в распоряжении НКПС, то Назаров вполне резонно требует моего разрешения на ваш отъезд. А вам я вижу, — добавил Дзержинский, — не терпится поскорее уехать. Вы что — первым хотите убежать с тонущего корабля?
— Не понимаю, — растерянно ответил Кудрявцев.
— Отлично понимаете. Я вас именно таким и представлял себе, читая вашу докладную в НКПС. Вот она на столе. Почему вы писали неправду? У вас сказано: на дорогах Сибири наведен порядок и даже экономится топливо. Что вы нам пыль в глаза пускаете? Я так и пометил на полях вашей записки. Сейчас я бы так деликатно не написал. Комиссия Берзина установила, — в голосе Дзержинского зазвучало негодование, — на дорогах днем и ночью идет открытый грабеж маршрутов с углем. А вы докладываете, установлен «порядок»!.. В паровозных топках пережигают уголь без всякой меры, сверх норм, а вы сообщаете: «экономия». И кто это пишет? Уполнаркомпуть по Сибири, комиссар округа — мое главное доверенное лицо! Вы — безответственный человек!
Кудрявцев глубоко потрясенный поднялся со стула.
— Садитесь, я еще не кончил, — сдерживая гнев, приказал нарком, тоже бледный от волнения. — Вы пишете: «При новой хозяйственной политике Центр имеет возможность следить за работой округа по экономическим результатам эксплуатации». Да, блестящие результаты! Скажите, пожалуйста, о каких «экономических результатах эксплуатации» можно говорить и как их оценивать, если сибирские дороги вывозили в декабре менее 20 процентов нормы? Менее 20 процентов, — с горечью повторил народный комиссар и замолчал.
Молчал и Кудрявцев. Сколько раз подписывал он доклады в НКПС, которые представляли положение дел в розовом свете. Всегда все сходило с рук, но вот доклад попал к Дзержинскому и получилась осечка. Какая там осечка — настоящая катастрофа! Кудрявцев надеялся, что в Москве он сумеет получить новое назначение на высокий пост, а теперь…
Будто читая его мысли, нарком горячо продолжал:
— Сами подумайте, чего стоит руководитель, если он лакирует действительность, скрывает истинное, в данном случае катастрофическое, положение вещей. Разве вы не виноваты в том, что Сибревком невольно ввел в заблуждение Ленина?! Разве вы не присутствовали на заседании, когда в ответ на запрос Владимира Ильича было решено дать телеграмму о том, что технические возможности сибирских дорог достаточны для выполнения заданий Центра?
— Я присутствовал, но ваш заместитель Емшанов на заседании Сибревкома лично подтвердил правильность ответа, — оправдывался Кудрявцев.
— Знаю! Емшанов безусловно виноват. Поверил на слово начальнику округа. Но вы, комиссар, обязаны были честно предупредить заместителя наркома, что большинство паровозов нуждается в ремонте, что так называемый «неприкосновенный запас вагонов» существует только на бумаге, что это — сплошной миф…
Дзержинский помолчал и, немного успокоившись, спросил, почему округ затеял переход на систему линейных отделов вместо существующих дорог именно в сезон хлебных перевозок. Бывший комиссар округа ответил, что наркомат разрешил эту перестройку еще в октябре прошлого года.
— Я не против этой реформы, — заметил нарком, — но ее нужно было проводить или до перевозок зерна или отложить на весну, как советовала наша инспекторская бригада. А вы, закусив удила, бросились в атаку и требовали от дорожной транспортной ЧК, чтобы она «воздействовала» на инспекторов. Возмутительно! Вместе с начальником округа вы издали «боевой приказ», в котором предложили за несколько дней реорганизовать управление Забайкальской дороги. Для этого надо было срочно переселить из Иркутска в Красноярск 220 сотрудников с семьями и всем их имуществом. А о транспорте вы подумали? Начальник дороги подсчитал, что для переезда требуется 260 вагонов, а на всей Забайкальской имеется всего-навсего около 300 порожних вагонов. А о жилье для сотрудников вы позаботились? В Красноярске квартир нет. Почему вы не подумали о людях, переселяемых суровой зимой вместе с семьями, с маленькими детьми? Вы же комиссар, коммунист? Когда начальник дороги заявил решительный протест, вы его отстранили и угрожали арестом. Кто вам дал на это право?
Дзержинский порывисто встал, налил из графина воды в стакан и отпил несколько глотков.
— За развал округа в первую очередь отвечаете вы как уполнаркомпуть и комиссар, — и уже более мягким тоном добавил, — но степень вашей виновности еще следует установить. До этого момента оставайтесь в Омске.
* * *
Комиссар Омской дороги Сверчков, увидев расстроенное лицо вышедшего из вагона Кудрявцева, сразу догадался о бурном характере состоявшейся беседы. «Надо же мне попасть под горячую руку, — подумал он, — сам сегодня напросился на прием». Сверчков опасался, что застанет Дзержинского не остывшим от гнева и раздражения. Увидел же его глубоко огорченным.
Нарком молча выслушал его краткий доклад, положил в папку рапорт начальника дороги и неожиданно спросил:
