Казалось, что каждые пятнадцать минут появляются все более неожиданные, угрожающие очертания дна, над которым мы шли, но меня успокаивала возраставшая уверенность в том, что эхоайсбергомер действовал как указатель препятствий.
Уитмен очень удивлялся тому, что никакого льда, за исключением нескольких отдельно плавающих небольших обломков, не было, но он предположил, что восточные ветры оттеснили паковый лед на запад на значительно большее расстояние, чем он ожидал. Тем не менее лед мог появиться в любую минуту, поэтому в десять часов вечера я решил всплыть, чтобы в последний раз проверить наш путь по пеленгам и расстояниям до близрасположенных островов.
В том месте, где мы всплыли, плавало несколько небольших осколков льдин. Погода ухудшалась, поэтому мы с удовольствием снова погрузились, чтобы скрыться от пронизывающего холодного ветра и продолжать переход.
Вскоре мы прошли последний остров в проливе; дно становилось все более и более ровным. Линия отметок на эхолоте стала напоминать осредненную кривую колебания цен на рынке. Остроконечные пики встречались на дне все реже и реже и уходили от киля нашего корабля все дальше и дальше вниз. В четыре часа пятнадцать минут следующих суток глубина под килем увеличилась еще раз до ста десяти метров. Итак, пролив Барроу мы прошли!
Невероятно, но пакового льда над нами еще не было. Такой ледовой обстановки в этом районе не наблюдалось в течение многих лет. Мы беспрепятственно отвернули вправо и прошли полторы мили на север для прохода через пролив в обратном направлении. Я приказал вызвать Стронга.
Всякий корабль, в особенности атомный подводный корабль, обладает значительно большей выносливостью и автономностью плавания, чем самый натренированный экипаж или командир корабля. Еще во время командования подводной лодкой «Хардхед» я твердо убедился в необходимости экономить свои силы на чрезвычайный случай или на тот случай, когда потребуется долго бодрствовать. Настало время передать управление кораблем кому-нибудь еще, а самому хорошенько отдохнуть.
Система, которой я придерживался, уставом ВМС не предусмотрена, но в той или иной форме ею пользуются многие корабли. Офицеры, которые формально допущены к управлению подводной лодкой, допускались моим письменным приказом к выполнению обязанностей вахтенного офицера, который принимал на себя управление всем кораблем. Все, что днем и ночью докладывалось мне, докладывалось ему, и он выполнял все необходимые эволюции, начиная от погружения и всплытия до производства учебных атак по надводным судам. Вахтенный офицер сменялся со своего поста только в тех случаях, когда по заранее согласованному со мной плану действиями корабля должен был управлять кто-то другой. В случае возникновения каких-нибудь непредвиденных чрезвычайных и опасных обстоятельств или если вахтенному офицеру необходим был совет или помощь, он должен был докладывать мне или вызывать меня. Вахтенный офицер имел безоговорочное право вызвать меня в любое время дня и ночи, если, по его мнению, это было целесообразно или необходимо.
Такая система никоим образом не снимала с меня полной ответственности за корабль, но я был убежден, что он всегда находится в надежных руках. По сроку службы на флоте и опытности Стронг был вторым офицером после меня, поэтому я вполне мог положиться на него.
Я заснул сразу же, как только лег на койку в своей каюте.
— Командир, помощник просит вас прибыть в центральный пост как можно скорее!
Я, как автомат, вскочил с койки и устремился в корму. Корабль поворачивал вправо. Лицо Стронга было спокойным и в то же время весьма озабоченным. Он кивнул головой в сторону эхолота: линия глубин стремительно поднималась вверх; глубина под килем в данный момент была двадцать один метр. «Уменьшить глубину погружения», — сразу же подумал я, но глубиномер показывал только двадцать четыре метра. Стронг уже подвсплыл, насколько было возможно. Он заметил, как я метнул взгляд на глубиномер.
— Над нами лед, командир, — торопливо доложил он.
Я отвернул вправо на девяносто градусов. На протяжении одной мили глубина уменьшилась со ста двадцати до сорока шести метров.
Глубина под килем продолжала уменьшаться. Эхоайсбергомер пронзительно визжал, требуя к себе внимания, но мой взгляд был прикован к эхолоту. Мы могли удариться о льдину, если ее осадка будет немногим более девяти метров. Мы уже прошли под одной льдиной с осадкой около семи с половиной метров. Глубина под килем уменьшилась до девятнадцати с половиной метров.
— Отворачивайте еще раз вправо на девяносто градусов, — приказал я Стронгу.
Я считал, что, повернув на обратный курс, мы наверняка должны выйти на безопасную глубину. Так оно и оказалось: через три-четыре мили эхолот начал показывать некоторое увеличение глубины.
— Тридцать метров, — громко сказал я сам себе и перешел к эхоайсбергомеру. Отметки на его экране находились за пределами пятисотметровой окружности. Бросая взгляд то на эхоайсбергомер, то на эхолот, я с облегчением заметил, что глубина быстро увеличивается, а отметки на экране эхоайсбергомера перемещаются на более удаленные окружности.
Вздохнув с облегчением, я посмотрел наконец на часы. Я проспал менее трех часов, а все только что происшедшее длилось не более пятнадцати минут.
Необходимо было зафиксировать положение отмели как можно точнее. Я подошел к эхоледомерам, надеясь увидеть разводье, в котором можно было бы всплыть. Эхоледомер переменной частоты работал неустойчиво, а остальные показывали, что над нами был разреженный лед толщиной четыре-пять метров. Прокладчик полыньи и телевизионная установка казались бесполезными: показания обоих этих приборов были странными. Был ли над нами лед в действительности? Я потребовал от Роусона обоснованного доклада.
После тщательного изучения показаний приборов Роусон высказался за возможность того, что эхоледомер регистрирует не лед. Но мы никак не могли проверить, плавает ли в беспорядочной толчее высоких волн какая-нибудь льдина, которая сможет пробить ограждение мостика и рубки лодки. Сила, с которой льдина весом в несколько тонн может ударить лодку, сравнима с силой удара мощного парового молота. Нам пришлось пойти на риск, так как другого выбора у нас не было. Остановив корабль для вертикального всплытия, я приказал всплывать со скоростью не более пяти метров в минуту.
На глубине двадцать один метр «Сидрэгон» внезапно стал неуправляемым из-за волнения моря и всплыл на поверхность помимо нашего желания. Выскочившая на поверхность рубка лодки неуклюже переваливалась с борта на борт под действием тяжело набегавших высоких волн. Подняв перископ, я увидел, что льда вокруг нас нет, но зато волны были очень высокие.
