Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953).

В общении с советскими коммунистами в сталинский период Мао Цзэдун всячески старался не только не выпячивать своих заслуг как лидера и теоретика Коммунистической партии Китая, а, напротив, не упускал случая продемонстрировать свою несопоставимость со Сталиным как классиком. Так, он не раз подчеркивал, что «он только ученик Сталина, что он не придает значения своим теоретическим работам, так как ничего нового в марксизм он не внес и проч.»[864]. Микоян, которому были адресованы эти слова, чтобы он соответствующим образом проинформировал Сталина, прекрасно раскусил восточную хитрость Мао и прокомментировал его показную скромность так: «Это, я думаю, восточная манера проявления скромности, но это не соответствует тому, что на деле Мао Цзэдун собой представляет и что он о себе думает»[865].

Китайский лидер настойчиво стремился выделить заслуги Сталина в развитии мирового революционного движения, в помощи китайской революции, и особенно в разработке теоретических проблем марксизма-ленинизма. Мао неоднократно и даже назойливо подчеркивал, что «Сталин не только учитель народов СССР, но и учитель китайского народа и народов всего мира. О себе Мао Цзэдун сказал, что он ученик Сталина и не придает значения своим теоретическим работам, что они только претворяют в жизнь учение марксизма-ленинизма, ничем его не обогащая.

Более того, он лично послал на места строгую телеграмму, запрещающую называть его фамилию вместе с фамилиями Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина, хотя об этом ему приходится спорить со своими ближайшими товарищами»[866].

Убедительным доказательством того, что Мао Цзэдун здесь явно лукавил, служит тот факт, что на протяжении ряда лет в КПК проводилась кампания по китаизации марксизма-ленинизма, по популяризации Мао в качестве основоположника идей нового типа марксизма-ленинизма. Эта работа была закончена к 1945 году после завершения так называемого движения за исправление стиля.

VII съезд КПК, проходивший в 1945 году, накануне завершения антияпонской войны, закрепил итоги кампании по «китаизации марксизма». Центральный печатный орган КПК в статье, посвященной VII съезду КПК, особо подчеркивал: «…Самое важное историческое значение съезда состоит в том, что идеи товарища Мао Цзэдуна единодушно приняты всей партией как направляющие идеи партии, как указатель для всей работы партии. Новый устав партии в разделе „Основные положения программы“ зафиксировал, что „Коммунистическая партия Китая во всей своей деятельности руководствуется идеями Мао Цзэдуна – идеями, соединяющими теорию марксизма-ленинизма с китайской революционной практикой“. „В этом общем положении, – указывалось далее в статье, – четко и ясно изложено содержание идей Мао Цзэдуна. За 24 года, пройдя испытания в трех революционных войнах, наша партия создала этот китаизированный марксизм, полностью соответствующий китайским условиям, и нашла выразителя его в лице товарища Мао Цзэдуна“»[867].

Сталин, разумеется, был прекрасно осведомлен о процессах, протекавших в компартии такой огромной страны, как Китай. И можно предположить, что он отнюдь не равнодушно отнесся к появлению еще одного классика революционного учения хотя бы в виде китаизированного марксизма. Хотя открыто выступить против этого он не мог, тем более, что китайские лидеры неизменно подчеркивали, что речь идет лишь о том, чтобы лучше, в полном соответствии с национальными особенностями, на практике использовать революционную теорию.

Одним словом, Сталин, давно уже причисленный к разряду великих теоретиков марксизма-ленинизма, видимо, с чувством недоверия относился к уверениям Мао в его скромности и тому, что он никак не причисляет себя к теоретикам. Да, откровенно говоря, Сталин в период войны был настолько поглощен военными и иными делами, что у него не оставалось времени, чтобы всерьез проанализировать амбициозные претензии китайского вождя на роль чуть ли не классика научной теории коммунизма. Сталин был безоговорочно убежден в том, что из всех деятелей коммунистического движения только он по праву причислен к лику коммунистических святых, т.е. объявлен классиком марксизма-ленинизма.

Нет смысла гадать насчет того, как бы развивались отношения между двумя вождями в этой сфере, если бы Сталин прожил дольше. По крайней мере, определенные проблемы бы возникли. Но в тот период на первый план выходили совсем другие, гораздо более актуальные и жизненные вопросы, решению которых Сталин должен был уделять первостепенное внимание. И Мао, конечно, учитывал ситуацию, постепенно возвышая свой статус в коммунистическом мире.

Такова, на мой взгляд, диалектика сочетания и сопоставления интернационализма Сталина и национализма Мао Цзэдуна. В этом сочетании проглядывают явные черты сходства, так и различия. К тому же надо подчеркнуть, что в своем чистом виде понятия, о которых идет речь, случаются разве что в абстрактной теории, а не в реальной общественно-политической жизни. Особенно в периоды резкого обострения общественной и политической борьбы как в национальных рамках, так и на международной арене. А эпоха этих двух вождей как раз и была эпохой самого острого противостояния различных сил в мире и в отдельных странах. Истины ради, следует отметить, что китайские руководители не раз (в закрытом порядке, а затем и публично) ставили в вину Москве, что она подменяет интернационализм политикой установления своей гегемонии. Обнаженно эти обвинения стали звучать после смерти Сталина, в период так называемой «великой полемики».

Нельзя не отметить, что китайские лидеры относились к Сталину с уважением и почтением, что, однако, не вело к их безоговорочному одобрению всех подходов Сталина к мировым делам, в первую очередь к вопросам китайской революции. В 1960 году эту позицию китайского руководства вполне однозначно, хотя и в довольно взвешенных выражениях, сформулировал Чжоу Эньлай. Он писал: «Пересматривая деятельность Коммунистического Интернационала, мы должны придерживаться всестороннего подхода. Сталин нес главную ответственность за все на протяжении длительного отрезка времени, и в это время было допущено много недостатков и ошибок. Но не все, что делалось в тот период, являлось ошибочным. Даже во второй период существования Интернационала, в последние годы жизни Сталина, он делал многое для того, чтобы способствовать развитию, а не затуханию революционного движения. Когда его ошибки становились очевидными, он проявлял готовность изменить свое мнение. Если мы будем стоять на почве фактов, мы должны придерживаться своих взглядов и безоговорочно признать его ошибки. Например, он сомневался, являемся ли мы подлинными марксистами и готовы ли мы противостоять империализму, но он изменил свое мнение в период корейской войны. Так что Сталин был разумным политиком. Это верно, что он допускал ошибки в вопросах китайской революции, но китайские товарищи несут гораздо большую ответственность за ошибки, совершенные во время революции, потому что мы были решающим фактором. Более того, мы полностью осознали это и исправили свои ошибки, и наша революция в конечном счете завершилась успехом»[868].