За столом ее посадили между послом сэром Гербертом Тревельяном и сэром Малькольмом Сарджентом.
При свете свечей сверкал сервированный серебром и хрусталем стол красного дерева. Вышколенная прислуга обносила присутствующих все новыми и новыми роскошными блюдами. Оба сэра наперегонки оказывали Эрдели галантное внимание.
После того как были отпробованы крабы в кокилях (до сих пор не могу простить себе, что гордо отказался съесть еще порцию), почтенная дама обратилась к хозяйке дома:
– Это кто же у вас так вкусно готовит?
– Прислуга, – ответила советница.
– Английская прислуга?
– Нет, русская. Мы их обучили.
– По-о-думать только! – удивилась Эрдели и продолжила трапезу.
Неожиданно она довольно громко спросила у моей жены:
– Ниночка, а нас не посадят?
Жена заверила ее, что не посадят. Почтенная дама вдруг вспомнила:
– А ведь я обедала с тремя царями!
К ней обратился советник:
– Мадам Эрдели, а не были ли вы знакомы с Лениным?
– А как же. Я всех русских царей знала: и Александра Александровича, и Николая Александровича, и Александра Федоровича Керенского, и Ленина, и Сталина!
Она вновь повернулась к моей жене и повторила вопрос:
– Ниночка, а нас не посадят?
– А были ли вы когда-нибудь в Англии? – не унимался советник.
– К сожалению, не была. Во Франции бывала довольно часто. В ту пору достаточно было дать дворнику три рубля – и он приносил тебе визу. Во Франции друзья говорили: «Поезжай, поезжай в Англию». Я такая дура была, все откладывала и откладывала. Думала, что еще успею!.. Ан не успела…
В конце трапезы, выкушав кофий, она заявила:
– Какой вкусный у вас кофе. У нас такого нет… А что у нас, вообще-то, есть?!
По позднему времени почтенная дама собралась уходить первой.
Она остановилась в дверях, оглядела апартаменты советника тоскливым взором и, тяжко вздохнув, произнесла:
– По-о-думать только!.. Ведь и я могла бы так жить!
Дай Бог последнее свидание…
Месяца через полтора после визита Н. С. Хрущева в Манеж мне позвонил сотрудник КГБ, который за год до того пробовал сделать из меня осведомителя – Комитет интересовала моя дружба с британским культурным советником. В обмен на информацию мне сулили издание и исполнение всех сочинений, поездки за границу и деньги на представительство. Вербовка продолжалась дня два, и я как мог «валял Швейка», ссылаясь на то, что кончал консерваторию, а не шпионскую школу. Отбился.
На сей раз он попросил о свидании на Трубном бульваре; когда мы сели на скамейку, начал:
– Николай Николаевич, вы, вероятно, знаете о том, что Никита Сергеевич, члены ЦК партии и правительства посетили выставку в Манеже и что там произошло?
– Да, я многое слышал об этом.
– Мы хотели бы знать, как московская интеллигенция отнеслась к событию. Не могли бы вы рассказать об этом?
– Не знаю, как отнеслась к событию московская интеллигенция, но могу точно определить, как сам я к нему отношусь.
– Пожалуйста, я вас слушаю.
– То, что я сейчас скажу, прошу довести до сведения соответствующего начальства, и пусть оно, по возможности, сделает выводы из моего сообщения.
Он пообещал.
– Думаю, что мы опять покрыли себя великим позором (я напомнил ему несколько отвратительных эпизодов, произошедших во время достославного визита). Понимаю, – продолжил я, – Никита Сергеевич руководит огромной сложной страной. Известно, что он спит пять часов в сутки и ему некогда заниматься искусствами и литературой. Поэтому и он и иные, нами управляющие, пользуются той информацией, что приходит от «своих» – тех, кто руководит искусством: секретарей Союзов, чиновников Министерства культуры и тому подобных – им доверяют. Но эти люди всегда выдают «наверх» информацию в собственных интересах. Они рассуждают в своей пошлой логике. Если так называемые авангардисты делают настоящее искусство, то искусство, которым занимаются они сами, не стоит ломаного гроша, и наоборот. В этом они усматривают угрозу своему социальному статусу, то есть своей власти, привилегиям, высоким заработкам и тому подобному. Повторяю: они подают «наверх» информацию только в своих интересах. Чтобы вам было понятно, насколько это серьезно, расскажу еще один эпизод, произошедший в Манеже.
Один молодой художник поместил на выставке несколько «сезанноватый» портрет ударника. Портрет был написан крупными мазками, чувствовалась энергичная лепка, и он подпустил в цветовое решение сиреневые и буро-красные тона – вполне обычная и, я бы сказал, не «вызывающая» работа.
После того как Никита Сергеевич с толпой сопровождающих приблизился к полотну и некоторое время изучал его, именно про эту работу Хрущев произнес известную фразу: «Это все падарасы!» – и плюнул на портрет. Затем толпа, с генсеком во главе, проследовала далее. Художник, с полотном которого обошлись столь диким образом, остался стоять перед работой в одиночестве, и легко себе представить, какие чувства он испытывал. Неожиданно к нему подкатил старичок из Академии художеств и как-то вполне по-человечески спросил:
– Ну что, милый, ты кручинишься?
Потрясенный художник, откликаясь на сочувствующий тон, ответил:
– Вот ведь беда какая! Глава государства на работу плюнул!.. Что ж теперь делать? Как работать? Как жить?
– Да ты не тушуйся! Все пройдет!
– Но я не понимаю, чего порочного я сотворил! Вполне традиционная работа!.. А еще твердят про какие-то идеи! Какие идеи?! Портрет как портрет!
– Эх, милый! Какие идеи, спрашиваешь? Да никаких идей нет. Просто мы вам копейки не дадим заработать! А х… мы вам дадим заработать! – Старичок похлопал себя ладошкой по соответствующему месту и поплелся вослед хрущевской свите. (Портрет этот, застекленный вместе с плевком Хрущева, до сих пор висит в мастерской художника.)
Я прошу вас довести до сведения начальства и этот эпизод, так как он достаточно красноречив.
Хочу высказать вам еще одно соображение: с людьми, которые пришли к выводу о том, что они должны работать по-своему, ничего нельзя сделать.
– Спасибо, Николай Николаевич, я все доложу, как вы сказали…
И мы расстались… Навсегда?
Был жаркий июль.
К «Волге» приварили новые крылья. Теперь их надо было прокрасить изнутри антикоррозийной пастой. Побродив по станции обслуживания, я добыл ведро этого вещества и начал искать кого-нибудь, кто бы согласился проделать сию работу.
Ни один из работников станции ни за какие посулы не соглашался этим заняться.
Тогда я разделся по пояс, натянул старые ремонтные брюки, подхватил ведро с кистью и, перекрестившись, нырнул в яму под машиной.
