– Спасибо вам. Спасибо вам, мои зуавы!
Маршал был непревзойденным мастером даже самые простые фразы произносить с драматической интонацией. Он был уверен, что битва подошла к концу. Было половина пятого пополудни, а он с самого раннего утра не сходил с седла. Возбуждение дня наполнило умирающее тело нервной энергией, но теперь давала себя знать смертельная усталость. Когда Раглан предложил ему вместе с англичанами преследовать врага, старый маршал отказался. Раглану ответили, что «французы не могут идти дальше». Ранцы солдат остались далеко позади, и теперь нужно было вернуться за ними.
Сначала Раглан хотел сам вместе с 3-й дивизией генерала Ингленда, кавалерией и артиллерией на конной тяге преследовать противника. Но, подумав, решил, что без французов преследование теряет всякий смысл. Поэтому войскам был отдан приказ стать лагерем на ночь.
Разочарованный и опечаленный отказом французского командования от сотрудничества, он через расположение своей армии отправился обратно к реке. Солдаты дружно приветствовали своего командующего. Даже раненые пытались вставать с носилок. Раглан был настолько расстроен, что почти не обращал внимания на приветствия солдат, которые прежде всегда приводили его в волнение. Он направился обратно в Бурлюк, где в дымящихся обугленных зданиях хирурги спасали жизни раненых. В течение часа он переходил из одного здания в другое, беседуя с лежащими в ряд на полу людьми. Сопровождавший Раглана адъютант позже с ужасом писал домой «о хирургах с руками в крови, о сложенных на соломе только что ампутированных руках и ногах, о полах, скользких от крови». Раненые лежали на склонах холмов перед поселком и на равнине за ним. Они стонали, кричали, жалобно просили воды. Хирурги, в полной униформе и с перекинутыми через плечо сумками с инструментом, при свете угасающего дня передвигались от одного раненого к другому, делая операции прямо на земле или на дверях, оторванных от домов и бань. «Нас слишком мало, – заявил доктор Скелтон, – лично я проводил операции независимо от того, был раненый русским или англичанином». Казалось, раненым нет числа. Раненые и мертвые, англичане и русские лежали вместе. «На одном из таких пятачков лежали 5 офицеров 23-го полка, в том числе 1 полковник, – все мертвые. Их раны были ужасны».
В отличие от англичан русские артиллеристы при стрельбе выдерживали очень низкий прицел. Большинство ранений, полученных при такой стрельбе в живот, в нижнюю часть легких, оказывались тяжелыми и болезненными. Вскоре после шести стемнело, и хирургам пришлось продолжать работать в темноте. В домах не осталось места. В мерцающем свете фонарей фигуры врачей склонялись над телами покалеченных людей. Не хватало фонарей, инструментов, почти не было лекарств. Всю ночь из темноты слышались стоны и крики, мольбы принести воды. Иногда слышались выстрелы русских ружей. Было непонятно, стреляют ли это английские солдаты, которые используют оружие врага для разведения костров, чтобы согреться, или раненые русские в английских солдат, которые по ошибке пытались ползти в их сторону. Русские не делали разницы в выборе целей и стреляли даже во врачей, в солдат, которые всю ночь поили раненых, своих и чужих, водой, в таких же раненых англичан, лежащих около них. «Как-то я стал свидетелем отвратительного случая, – вспоминал Тимоти Гоуинг, – молодой офицер дал русскому раненому немного бренди из своей фляжки, а когда он повернулся, чтобы идти дальше, тот парень спокойно застрелил его». На берегу раненый русский застрелил в спину сержанта в тот момент, когда тот склонился к его товарищу, чтобы напоить водой.
Было еще несколько подобных безобразных случаев. «Русские офицеры вели себя как джентльмены, но их солдаты были настоящими негодяями».
Впрочем, такие чувства были взаимными. «Мы ожидали, что будем воевать с солдатами, – заявил взятый в плен адъютант одного из русских генералов, – а не с дьяволами в красных мундирах. Исчезли надежды, что война будет вестись цивилизованно. Уже сейчас каждая сторона думает о противнике со злобой и горечью. За ранеными пленными почти нет ухода. Иногда под угрозой удара штыком их заставляют повторять оскорбления в адрес царя».
Французы обирали тела убитых и умерших донага. Огрубевшие на войне с дикарями в Алжире, зуавы привыкли к страданиям и смерти. Они могли спокойно веселиться или принимать пищу в окружении раненых и трупов. Французские похоронные команды работали неохотно и демонстрировали ужасающий юмор. Гардемарин Вуд рассказывал, как на его глазах какой-то зуав бросил в могилу чей-то безногий труп, а затем приладил трупу чью-то оторванную ногу.
Каффир, слуга капитана Клиффорда, с жуткой непосредственностью рассказывал, что самое большое удовольствие получает от прогулок по полю боя и вида безруких и безногих трупов вражеских солдат, которые выглядят как «яблоки в саду». Как-то он вернулся, нагруженный русскими саблями и касками, приговаривая: «Как хорошо! Столько убитых. Повсюду руки и ноги. Это все враги господина».
Английские похоронные команды тоже не особенно церемонились, озабоченные лишь тем, чтобы поместить как можно больше трупов в специально выкопанные большие ямы. Выкапывался ров шириной 6 футов и длиной несколько футов. Трупы сначала складывали вдоль рва, а затем 50 – 60 из них рядами плотно, в несколько слоев, укладывали на дно и засыпали землей. По крайней мере, теперь мертвые не становились добычей стервятников. Как бы скверно ни складывались дела на берегу, на кораблях положение было еще более устрашающим. На одних судах-госпиталях в роли единственного медицинского персонала выступали жены солдат. На других хирурги не могли буквально шагу ступить, не споткнувшись о тело раненого или больного. Воздух был пропитан запахом гниения, палубы и одежду мертвых и умирающих покрывали грязь, испражнения и вши. Здесь же роились бесчисленные мухи и жуки, откладывающие личинки в гноящиеся раны людей. Главный хирург, прибыв на борт одного из таких судов, обнаружил там около 400 раненых и больных холерой и дизентерией при полном отсутствии каких-либо средств для их лечения. Команда была занята тем, что принимала на борт новые партии раненых и больных и отправляла в море тела умерших. Когда пароход направился в Скутари, на его борту было около 430 человек. В пути более четверти из них умерли, так и не добравшись до госпиталя. Так начались ужасы и лишения войны, которые даже сегодня вызывают на глазах слезы сожаления и скорби.
Два дня армия собирала раненых и хоронила мертвых. Команды моряков и морских пехотинцев совершили бесконечное количество рейсов между лагерем и устьем реки, перевозя на импровизированных носилках, сделанных из куска брезента, натянутого между двумя деревянными шестами, больных и искалеченных. На вершинах близлежащих холмов солдаты находили сотни ранцев, чтобы, открыв их, разочарованно обнаружить внутри несколько кусков черного хлеба и раскрошенное печенье. Их более удачливым товарищам посчастливилось находить корзины для пикника, внутри которых могли лежать полдюжины холодных жареных цыплят и пара бутылок шампанского. Здесь же в беспорядке были разбросаны дамские платки, зонтики и «очень милые шляпки». На специально построенной площадке приглашенные князем Меншиковым русские дамы собирались через театральные бинокли смотреть на разгром вторгшегося врага.
