Города ничто не связывало, кроме общего языка и больших атлетических праздников, проводившихся под религиозными ауспициями и открытых для всех греков. Из них самыми значительными были Олимпийские игры, учрежденные в VIII в. до н. э. и проходившие каждые четыре года в честь Зевса Олимпийского, а также Пифийские игры в честь Аполлона Дельфийского, которые в начале VI в. до н. э. перешли в ведение Амфиктионского совета[6]. Лишь общая угроза в лице персов, которая развеялась при Ксерксе (485–465 гг. до н. э.) после сражений при Саламине и Платеях в 480 г. и 479 г. до н. э., отчасти пробудила патриотические чувства и обусловила подъем Афинской империи, пробудив периклианские грезы об объединении. Во время Пелопоннесской войны (431–404 гг. до н. э.) эта империя была уничтожена, а политика, направленная на объединение, потерпела крах, поскольку, по выражению сэра Эрнста Баркера, и Афины, и их союзники, привыкшие мыслить в рамках города-государства, не могли подняться до создания большого государства, выходящего за границы города и объединенного общим для всех гражданством, поскольку для афинян гражданство с необходимостью предполагало афинское происхождение и участие в местной жизни Афин, союзники же, со своей стороны, не могли бы принять этот дар, даже если бы он был предложен, поскольку гражданство их собственного полиса слишком много для них значило»[7].
Пелопоннесская война, в которой участвовали почти все греческие полисы, имела катастрофические последствия для политической жизни Эллады. Распад Афинской империи нарушил баланс сил между Грецией и Персией, и в 386 г. до н. э. создание союза между Персией и Спартой стало последней каплей, приведшей к заключению позорного мира Анталкидов, продиктованного греческим государствам персидским царем Артаксерксом II (404–358 гг. до н. э.). По условиям этого договора греческие города Малой Азии и Кипр переходили под владычество Персии, признавалось главенство Спарты внутри Греции, и любой город, не принявший условий этого мира, испытывал жесткое давление со стороны Персии, принуждавшей его в итоге сдаться. Таким образом великий царь стал верховным авторитетом в Греции с правом вмешательства в ее внутренние дела.
Одновременно «Тридцатилетняя война» эллинской эпохи посеяла семена раздора внутри городов-государств. Она подорвала сельскохозяйственное производство в Аттике и превратила тысячи земледельцев в безработных, а кроме того, в результате длительной войны знать, основа городской системы, постоянно находясь на военной службе, превратилась, по сути, в профессиональных военных. Хотя отчаянные греческие воины и пираты задолго до персидского вторжения[8] поступали на службу к иностранным правителям, а ранние греческие тираны приглашали наемников в качестве личной стражи, до Пелопоннесской войны не могло идти речи о столь массовом их использовании. В начале IV в. до н. э. обычное греческое городское ополчение настолько уступало профессиональным наемникам, что последние стали основной силой в любых войнах среди греков. Отсюда вытекало два следствия: первое – наемники не чувствовали себя обязанными ни одному городу-государству, они служили тому, кто больше платил, и следовательно, с их помощью демократию легко можно было превратить в автократию; и второе – их качества так ценились, что в IV в. до н. э. пехота персидской армии по большей части состояла из греческих наемников. Для военного похода против своего старшего брата Артаксеркса II в 401 г. до н. э. Кир Младший набрал 13 тыс. греческих наемников, из которых больше половины составляли гонимые нищетой выходцы из Аркадии и Ахайи[9]. После поражения при Кунаксе остатки его войска отошли к Троаде под командованием Ксенофонта, «и от них, – пишет сэр Уильям Тарн, – ведет начало институт немыслимый в рамках отдельного полиса – институт наемников»[10].
Фукидид сообщает, что, когда разразилась Пелопоннеская война, афинские граждане как один были готовы переносить опасности, лишения и нужду во славу Афин. У него коринфяне так отзываются об афинянах: «Они не знают другого удовольствия, кроме исполнения долга, и праздное бездействие столь же неприятно им, как самая утомительная работа. Одним словом, можно сказать, сама природа предназначила афинян к тому, чтобы и самим не иметь покоя, и другим людям не давать его» (История. 1. 70. Пер. Г. Стратановского). Однако по мере того, как защита городов все больше переходила в руки наемников, простые граждане начинали рассматривать военную службу как обузу; они становились все более мирными и посвящали себя другим занятиям, приносящим прибыль. Перемена в настроениях была настолько разительна, что для того, чтобы гарантировать наличие кворума афинских граждан в народном собрании, была установлена плата для каждого присутствовавшего, а чтобы ублажить безработных, им предоставляли бесплатные места в театре. «Город перестал быть воплощением высоких достижений и благородства, – пишет сэр Эрнст Баркер, – он становился коммерческой структурой, распределявшей среди своих членов дивиденды, которые те не заработали»[11].
Моральный упадок городов-государств в соединении с разрушительными последствиями бесконечных междоусобных войн вызывали недовольство греков. Это недовольство нашло свой выход в деятельности софистов, чьи умствования, подобно построениям Вольтера, Руссо, Канта и других европейских философов XVIII в., положили начало просвещению, которое не возродило, но лишь испортило те крохи, которые еще оставались от прежнего государственного устройства. Наиболее выдающимися из реформаторов были Сократ (469–399 гг. до н. э.), Платон (420–347 гг. до н. э.) и Аристотель (384–322 гг. до н. э.).
Эти философы не могли понять, что проблема была не в том, чтобы реформировать устройство полиса в соответствии с идеальным архетипом, а в том, расширять границы города до тех пор, пока он не вберет в себя все греческие государства, другими словами, создать эллинское единство и братство. О Сократе, не оставившем письменных сочинений, мы знаем лишь со слов Платона, Ксенофонта и Аристофана. Он полагал, что призван свыше для воспитания всех и каждого, и Ксенофонт сообщает, что он, так же как Жанна д'Арк, слышал божественные голоса (Ксенофон т. Воспоминания о Сократе. 1). Его скучная диалектика вопросов и ответов, должно быть, смутила умы не одного его слушателя, и если диалоги Платона верно передают мысли Сократа, то у консервативных афинян, безусловно, были причины считать его опасным визионером и развратителем юношества[12].
