Позднее Мерседес вспоминала эту сцену:
«А это у тебя есть?» — спросил он. Я была в шоке. Я наслушалась всяких историй, как из взрослых и детей делали уродов. И вот теперь это было первым, что пришло мне на ум. «Тебя изуродовали!» — воскликнула я. «Если ты мальчик и у тебя этого нет, то, значит, это тебя изуродовали!» — возразил он.
К этому времени нас окружили другие мальчики и живо принялись демонстрировать мне тот странный феномен, который мне только что продемонстрировал первый из них. Вид у них был угрожающий, словно они желали за что-то покарать меня! Они требовали, чтобы я продемонстрировала им то же самое. «Докажи, что ты не девочка, — хором кричали они».
Для юного «Рафаэля» этот случай стал настоящим потрясением.
«В одно мгновение абсолютно все в моей юной душе стало чудовищным, ужасающим, мрачным».
Мерседес в слезах бросилась к няне, а затем потребовала у матери ответ, и та призналась ей, что она девочка. В конечном итоге, как писала Мерседес в неопубликованных набросках к своим мемуарам, ее отправили в монастырь, дабы она там приобрела приличествующие барышне манеры, однако юная дикарка убежала оттуда. Она продолжала отрицать свою принадлежность к прекрасному полу, объясняя это ошарашенным монахиням так: «Я не мальчик и не девочка, или же я и то и другое — я точно не знаю. А раз мне это не известно, то я никогда не буду принадлежать ни к тем, ни к другим и всю свою жизнь останусь одинокой».
Спустя несколько лет Мерседес размышляла о том, как этот случай повлиял на всю ее жизнь и отношение к мужчинам и женщинам.
«…Это позволило мне увидеть и понять полутона жизни, как, например, трепетные полутона сумерек и предрассветной поры, что во все времена были полны тайн и романтики, и поэтому я пристальнее взглянула на эти полутона жизни и на людей, что шагают в ритме с ними, и обнаружила, что они — самое прекрасное творение на свете. К внешней форме, демонстрирующей принадлежность нашего тела к тому или другому полу, я осталась совершенно равнодушна, мне непонятна разница между мужчиной и женщиной, и, веруя исключительно в непреходящую ценность любви, я отказываюсь понять этих так называемых нормальных людей, которые убеждены, что мужчина должен любить только женщину, а женщина — мужчину. Но если это так, то где же тогда дух, личность, ум? Неужели любовь и впрямь заключается только во влечении к физическому телу? Убеждена, что в большинстве случаев этим и объясняется тот факт, что «нормальные» люди, как правило, обделены вдохновеньем, художник в них мертв, чувства их менее обострены, чем у людей «полутона». В целом их отличает приземленность, и они столь озабочены физической оболочкой, что не видят дальше внешних различий между мужчиной и женщиной. Древние греки прекрасно понимали, что в каждом из нас присутствует как мужское, так и женское начало, и во время достижения телом высот этого духовного понимания они, не колеблясь, создавали в своих скульптурных работах тела, наделенные чертами гермафродитов. В поэтике своей жизни они принимали как гомо-, так и бисексуальное влечение, чьи импульсы они рассматривали всего лишь как еще один поток, несущий свои воды к одному и тому же великому морю — вечному источнику любви!»
Юная Мерседес любила свою эксцентричную мать-аристократку и нередко признавалась, что страдала от материнского комплекса. Когда мать умерла. Мерседес отказывалась подпускать к ее телу кого бы то ни было. Когда же брат попробовал приблизиться к гробу, Мерседес схватилась за нож и пыталась его заколоть.
Ее отец, поэт и интеллектуал, был видным мужчиной. В годы молодости, еще на Кубе, он один остался в живых после боя, в котором погибли двадцать его товарищей. В более поздние годы он постоянно мысленно обращался к этому эпизоду. Когда же Мерседес было четырнадцать, он — уже убеленный сединами старик — покончил с жизнью, сбросившись с высокой скалы.
«Я знала, что этот шаг был для него чем-то вроде искупления вины перед товарищами за то, что он тогда один избежал смерти», — писала Мерседес.
Мерседес и сама была способна на дерзкие, полные драматизма поступки. У нее имелся небольшой револьвер-кольт, и ей становилось легче на душе при мысли, что если жизнь станет невыносимо тяжела, то она всегда сможет сунуть ствол пистолета в рот и «убрать себя с этой непонятной планеты». В один прекрасный день револьвер исчез. Мерседес выяснила, что это ее сестра Баба спрятала его от греха подальше, а точнее, выбросила в Ист-Ривер. Мерседес метала громы и молнии.
Она вспоминала:
«Это ты взяла его, — крикнула я и бросилась на сестру. Я навалилась на нее всем весом моего тела, и она упала навзничь, а я сверху. Я вцепилась ей в горло и принялась бить ее головой об пол».
Подобно многим жителям Нью-Йорка, Мерседес обожала атмосферу ночных клубов двадцатых годов и прочих сомнительных увеселений.
«Теперь трудно понять, что мы находили во всем этом хорошего. Полагаю, что это был недавно открытый нами соблазн однополой любви, которая после войны пышным цветом расцвела в ночных клубах и кабаре, где молодые люди одевались, как девушки. Эта любовь, как и спиртное, была под запретом и нередко влекла за собой полицейские облавы, отчего запретный плод казался еще слаще. Молодежь взбунтовалась, ей ничего не стоило обвести власти и полицию вокруг пальца, и это только придавало ощущениям особую остроту».
Мерседес так писала в черновике своих мемуаров: «Какими словами мне передать читателю то разнообразие личностей, которые сосуществуют в моей душе; возможно, как и у меня, у него или у нее — в зависимости от пола — тоже живут в душе сразу несколько личностей. И сразу возникает еще одна проблема. Кто из нас принадлежит только к одному полу? Во мне временами сосуществуют и мужчина и женщина…»
С 1920 по 1935 год Мерседес была замужем за художником-портретистом Абрамом Пулем, однако она терпеть не могла, когда о ней говорили как о миссис Абрам Пуль, и настаивала, чтобы к ней обращались «Мерседес де Акоста». Впрочем, замужество не мешало ей оказывать знаки внимания многочисленным дамам. По ее собственным утверждениям, даже в медовый месяц она прихватила с собой подружку. В этом отношении Мерседес не было равных. Элис Б. Токлас писала о ней следующее: «Одна знакомая как-то раз сказала мне, что от Мерседес не так-то легко отделаться, ведь ей принадлежали две самые знаменитые женщины в США — Грета Гарбо и Марлен Дитрих». Незадолго до своей кончины, в возрасте ста лет, Дики Феллоуз-Гордон, давняя подруга Эльзы Максвелл, вспоминала, как Мерседес часто хвасталась; «Я могу отбить любую женщину у любого мужчины», — и это далеко не голословное утверждение. Трумен Кэпот был одним из тех, кто восторгался смелыми любовными романами Мерседес. Трумен задумал нечто вроде игры, которую назвал Международной цепочкой Маргариток, — цель ее заключалась в том, чтобы «слить в любовных объятьях как можно больше людей, используя при этом как можно меньше постелей, — вспоминает искусствовед Джон Ричардсон. — Он частенько заявлял, что Мерседес — лучший козырь в игре. С ее помощью можно подобраться к кому угодно, будь то Папа Иоанн XXIII или Джон Кеннеди, — и притом, в один ход».
