«Жирный вторник», карнавал, аналог Масленицы.
В начале двадцатого столетия здесь в бедняцких кварталах родился чёрный паренёк. С детства он работал, развозил уголь и продавал газеты. Мать одна без отца не справлялась. Его приютила еврейская семья. Он частенько оставался у них ночевать. Мисс Карнофски, добрая иммигрантка из Литвы, пела ему еврейские и русские колыбельные. Она же, заметив в парне музыкальный талант, дала ему денег на покупку первой трубы. Он начал выступать с друзьями на улицах, играл на барабанах, пел. И загремел в тюрьму, за то, что украл у полицейского пистолет и палил в воздух. В тюряге его тут же записали в местный оркестрик. Освободившись, он стал играть в профессиональных ансамблях и начал самостоятельную карьеру, записав множество легендарных произведений. Теперь в этом городе международный аэропорт носит его имя – Аэропорт Луи Армстронга.
Всё началось с кекуока. Кейк-уолк – лепёшка за походку. Рабы развлекали себя на плантациях, соревнуясь в вертлявой походке с ведром на голове. В качестве приза полагалась кукурузная лепёшка. Со временем это превратилось в смешной танец. Чернокожие пародировали своих хозяев на танцплощадках, дёргаясь в нелепых движениях. Хозяева новый танец оценили по достоинству, показав его на выставке в Париже.
Европу тут же захватила модная волна. Дамы и кавалеры глупо дёргались под музыку в кафешантанах и дансингах Старого Света. Возникли танцевальные кружки, где кекуоку обучали молодых повес. Танец шествовал по континентам, порождая новые стили: регтайм, фокстрот, свинг и чарльстон. Из кекуока музыкальные фигуры заимствовали Дебюсси и Стравинский. А Новый Орлеан всё бурлил новыми идеями. Джазовые оркестры стали популярны на прогулочных теплоходиках, ходивших в уикенды по Миссисипи. В одном из таких оркестров Армстронг встретился со своей будущей женой, первой джазовой пианисткой Лил Хардин.
Росли, как на дрожжах, новые биг-бэнды. Зазвучали новые имена: Бенни Гудмен, Гленн Миллер, Дюк Эллингтон, Каунт Бэйси.
Модная музыка хлынула в Нью-Йорк, захватывая лучшие площадки. Трещали от наплыва посетителей Коттон-Клаб и Карнеги-Холл. А промоутеры вытаскивали всё новые и новые таланты, блестящих фронтмэнов: Лестера Янга, Нат Кинг Кола, Коулмена Хоукинса.
Возможно, музыканты, штурмовавшие Нью-Йорк, и дали ему это прозвище – «Большое Яблоко». Говорят, у них в ходу была поговорочка: «На дереве успеха куча яблок, но если тебе удалось завоевать Нью-Йорк – ты сорвал самое большое!».
Яблоки сыпались, как из рога изобилия. Появились фронтирующие молодчики, двигающие вальяжный бибоп в противовес мейнстриму. Майлз Дейвис изобретал кул-джаз. На джазовых сценах эпатировали клубную публику Чарли Паркер и Диззи Гиллеспи. Экстравагантные костюмы и нелепые шляпы сопровождали ночные джем-сейшены. На одной из вечеринок танцор упал на трубу Гиллеспи и погнул её. Диззи понравилось, как труба стала звучать, и, с тех пор, он играл только на ней, раздувая, словно меха, свои шарообразные щёки.
Город-легенда приближался. Ведущий на радио зачитал музыкальные новости и врубил Колтрейна. Съезжая с моста, я предвкушал особую ночь.
Глава 19. Новый Орлеан. Рю-Бурбон
Въехав в город, я стал нарезать круги вдоль каналов, разглядывая толпы туристов.
Запарковавшись у тротура в центре, вышел и наткнулся на чернокожего паренька с саксофоном возле раскрытого кофра. Он выдавал что-то, видимо, очень своё с местным неповторимым колоритом. Музон был, что надо.
Я кинул купюру и, достав клочок бумажки, показал ему обрывок адреса.
– Третья улица на заливе? – он просиял. – Есть такая! Там большой дом, народ тусуется из художественного колледжа всё время. Они сегодня устраивают вечеринку во Французском квартале. Я буду там играть. Можешь заехать к ним. Скажи, что хочешь посмотреть сакс. Мой старый саксофон у них валяется. Позвоню им, чтоб они взяли тебя с собой. Ты сам откуда? Посмотришь, как у нас всё тут устроено, – он улыбнулся. – Меня зовут Ральф. Увидимся!
Я вернулся в машину и покатил, ликуя, на Третью улицу.
Такая удача, чёрт возьми! Всё сходится. Дом Элизы!
Музыканты! Вечеринка во Французском квартале! Сердце Нового Орлеана!
Что ещё нужно для угарного отжига в этом городе!
Наконец, я остановился у двухэтажного дома с широкой верандой.
Поднявшись по ступенькам, постучал. Через минуту дверь скрипнула. Показалась взлохмаченная голова, перепачканная краской.
– Копов на хвосте нет? – спросила голова.
Я обернулся.
– Не оборачивайся, – приказала голова.
Я застыл на месте.
– Так что тебе нужно, брат? – строго поторопила голова.
Я открыл рот и услышал:
– Ты тот чувак, который должен забрать труп?
Я опешил. Челюсть слегка отвисла.
Дверь скрипуче отворилась, на пороге показался лохматый тип в заляпанном краской комбинезоне. Он согнулся пополам и стал надсадно ржать, хлопая ладонью в дверной косяк.
Отхохотавшись, он вытер глаз и протянул руку:
– Том Брендсон. Я знаю, тебе нужен саксофон Ральфа. Он звонил. Давай, проходи!
Закрыв дверь, он пересёк комнату, открыл холодильник и, вынув пиво, кинул его мне:
– Машину можешь бросить здесь. На Бурбон поедем в минивэне Патрика.
Я открыл банку и огляделся.
В центре комнаты громоздился продавленный диван. У окна торчал мольберт. Все стены были увешаны коллажами и размалёванными холстами. Возле комбика на подставках покоились гитары. В углу торчала барабанная установка. Царил жуткий бардак. Я прикинул, что здесь живёт довольно много народу.
Том вышел и вернулся через минуту со свёртком в руках.
Я развернул. Там был старый дряхлый саксофон, видавший все виды. Пары клавиш не хватало. Я поднёс мундштук к губам и дунул. Раздался душераздирающий писк. Будто сто котов сели на яйца и взвыли.
– А ты знаешь толк в этом деле! – хлопнул меня по плечу Том. – Пошли, познакомлю с народом.
На заднем дворе возле небольшого бассейна в шезлонгах с пивом в руках сидели двое одинаковых с лица – светловолосые близнецы. «Шведы: Ларс и Ульрих», – представил Том.
У стола под навесом нарезала овощи и хлеб девчонка в коротких облипнувших шортах. «Милена из Сербии».
Долговязый парень шевелил барбекю лопаткой. «Патрик. Он из Парижа».
На ступеньках бородатый очкарик склонился над длинным бонгом. «Пол из Денвера».
Оторвавшись от бонга, Пол долго держал дыхание, потом выдохнул:
– Ништяк!
Я присел рядом. Из магнитофона под гулкий бит доносился ровный речитатив.
Пол протянул колбу. Припав к трубе, я сделал несколько глубоких вдохов.
Наступила тишина. Все посмотрели на меня. Или так показалось?
Я запрокинул голову и посмотрел в небо.
Ветерок шевельнул волосы. По телу пробежали мурашки. Я шумно выдохнул.
Речь окружающих сразу стала трудно различима. Смысл стал как-то расходиться со словами.
– Ты угандошил папашу Буйвола? – внезапно обратился ко мне Патрик.
– Он ронял в кустах часы на поляне в среду вечером, – крикнул в мою сторону Ульрих. Или это был Ларс?
– А-ха-ха! – откинувшись назад, громко захохотала Милена.
Пол смотрел на меня, разинув рот, не мигая.
– Да ты привет! – грозно склонился надо мной Том.
Он протянул костлявые пальцы к моему горлу. Я в ужасе отшатнулся.
Том протянул руки и взял у меня бонг и зажигалку.
Постепенно всё стало приходить в норму. Появились звуки. Фразы снова стали складно собираться в предложения. Какого чёрта эту гидропонику делают такой сильной!
Расслабившись, я торчал на ступеньках, пытаясь удержать мелькавшие мысли. Они проносились моментально, не задерживаясь, и вскоре ни одной не осталось.
Совершенно очистившись от пустых переживаний, я бездумно таращился по сторонам.
– На факультет привезли новые холодильники для лаборатории, – глотнув пива, сообщил Ларс. Или это был Ульрих?
Патрик перевернул мясо.
– Перспективное дело, – откликнулся бородатый Пол. – Вам надо исследовать криогенную заморозку, парни. Нужно срочно патентовать технологии. Представь: в пятнадцать лет ты сдаёшь сперму на хранение. Потом всю дорогу куришь, бухаешь и смолишь дурь. А когда встречаешь любимую-единственную, достаёшь из холодильника свои гены с девственно-чистыми хромосомами, и вы делаете здорового ребёнка!
– Я – за! – поддержала Милена. – Секс всё опаснее и опаснее в наше время. Такой стресс.
– Так все превратятся в роботов, – качая головой, отозвался Патрик.
Том откинул голову в кресле:
