Не могу писать. Хочу, но времени никогда нет. И если его у меня нет сейчас — при семичасовой рабочей нагрузке, — то не будет и впредь. Уже давно я торчу на одном месте. Нужно закончить «Мятеж» к лету.
17 декабря
Затянувшийся творческий застой. Было большой ошибкой приезжать в этот город. Здесь жизнь стоит на месте. Встречаются интересные люди, но с ними пуд соли съешь, пока сойдешься. Социальные инстинкты в провинции почти не существуют. Отсутствует и непосредственность. Закрываются от всех, как актиния. А мое невозможное «эго» само как актиния — распускается только в одиночестве, когда же к нему прикасаются, съеживается и пропадает. Не понимаю, почему мне все кажутся невыносимо скучными. Редко когда мне бывает не скучно. Если я совершу над собой усилие и вступлю в разговор, меня хватает только на два предложения. Кто-то продолжает говорить за меня, но настоящий «я» уже не принимает в этом участия. Я слушаю других и удивляюсь, как они, испытывая скуку, тем не менее говорят, потому что так надо. Самые большие зануды — французы. Дело не в том, что я могу не понять оттенки их остроумия, — даже когда все понятно, мне неинтересно. Хуже всего обстоит дело с девушками в моей языковой группе. Где бы я их ни встретил, они застенчиво потупляют глазки, я же не обращаю на них никакого внимания. Если мне кто-то не нравится, я все чаще просто игнорирую его. А иногда, когда мы хорошо знакомы, я просто из упрямства прохожу мимо. Ч. Г. подружился с одной девушкой, ее зовут Джинетта — не глупа, не уродина, я сам мог бы завязать с ней дружбу, но не сделал этого. Теперь же, когда ее захватил Чарлз (как вор, укравший гуся), меня терзает ревность. Я с трудом говорю с ним. Сегодня дважды я находился рядом с ней — один раз она явно постаралась оказаться у двери в одно время со мной, — и оба раза сделал вид, что не заметил ее. Всех раздражает, что обычно я не обмениваюсь рукопожатиями. Мне же хочется поскорее сбежать.
20 декабря
Совсем один. Уже несколько дней чувствую себя очень одиноким. Все мои американские друзья разъезжаются или уже уехали. В магазинах оживление, на улицах полно людей, все делают покупки, у меня же перспектива провести Рождество в одиночестве. Когда я один, мне плохо. Утешаю себя тем, что такой опыт пойдет на пользу. Видеть в жизни инструмент для литературного творчества — абсурд, однако нужно верить, что в этом есть смысл. Людям я говорю слишком много жестоких вещей. Их это задевает, они не понимают или не любят меня.
Американцы подавлены и несколько испуганы создавшейся международной ситуацией[118]. Остальные мало что об этом знают и проявляют равнодушие. Французы от всего отгородились. Им наплевать, что происходит далеко от них. Однако сейчас война настолько реальна, что от нее не отмахнешься. Тут таится одна из причин, почему я не пишу, — это кажется бессмысленным занятием. Ведь все погибнет, а не просто изменится. Войну, в результате которой прежние вещи обретают новое значение, ни с чем не сравнить. А еще я чувствую себя бедняком. Сегодня холодно, а мое пальто — то, что я приобрел после демобилизации, недостаточно теплое. У меня всего одна пара коричневых туфель. Деньги тают, и я не могу себе позволить купить новую одежду. Конечно, бедность моя относительная. На свете миллионы и миллионы людей по-настоящему бедны, жалкие страдальцы. Я же просто мечтатель, образование оторвало меня от реальности. И я никогда не пытался преодолеть этот разрыв. Это невозможно.
Но я думаю — и это все, во что я верю, — жизнь моя непременно изменится. Будет и на моей улице праздник. Поэтому моя ситуация, даже если бы она была еще хуже, чем сейчас, не критическая. Только после многих лет бесплодных попыток можно сказать: «Я неудачник!» Вот тогда я остановлюсь у последней черты.
Я двигаюсь по туманной дороге в ожидании поворота, откуда новая дорога поведет меня к новой жизни, новой судьбе. Только когда ноги мои подкосятся, а поворота все не будет, только тогда я сдамся. Не раньше.
21 декабря
«Царство за штопор». Новый тип рассказа. Написан за один вечер, с восьми до часу. К концу работы глаза мои слипались, но всегда лучше не останавливаться и не делать перерыва. Я весь день носил этот рассказ в себе. Мне представлялось, он будет длинным, но оказалось как раз наоборот. В нем около 4 тыс. слов.
22 декабря
Меня пригласили на вечеринку, затеянную студентом машиностроительного факультета, он сегодня сдал экзамены. Ни его самого, ни его гостей я не знал достаточно хорошо. Приглашение мне передали через моих американских друзей, и я явно был не в центре внимания. Довольно долго я чувствовал себя там чужаком, лишним человеком. Мы сидели за круглым столом, пили вино, шампанское, ели пироги, пирожные, мандарины и много курили. Атмосфера понемногу теплела и наконец стала совсем дружественной. Во многом из-за одной необычной девушки, довольно привлекательной испанки с шиньоном, — черные глаза, смуглая кожа, губы негроидные, но красивые. Личность глубокая и таинственная. Ее конек — гадание на картах. Замечательное чувство сценического эффекта, сочетание серьезности и taquineries[119]. Было видно, что все ее немного побаиваются. Гости краснели, трепетали и пытались шутить. Она, несомненно, великолепный физиономист. Дело вовсе не в картах. Меня она весьма напугала: анализ моего характера был впечатляющим. Она сказала, что я «de bonne coeur, de très bonne coeur, mais infianciable»[120]. Что y меня часто бывают периоды депрессии. «Vous avez souvent le cafard»[121]. Что до любви, то я к ней «indifférent»[122]. «Vous avez beaucoup souffert». «Votre moral est bas»[123]. И дальше: «Vous marierez une dame de très bonne situation, une dame d’un certain âge. Elle sera riche, très riche». «Vous êtes très honnête, très droit»[124]. Все сказанное, кроме женитьбы — что тоже вполне вероятно, — правда. Я промолчал, но впечатление осталось сильное. Не сомневаюсь, что все это она прочитала на моем лице.
Она меня очень заинтересовала — и как женщина, и как tireuse de cartes[125]. Думаю, я тоже смог бы гадать. Все дело в интуиции, наблюдательности и умении обобщать.
Занятие это приятное, потому что тут можно говорить людям все под предлогом, что видишь это в картах. Люди же любят быть в центре внимания. До какой-то степени в карты можно верить, надо только отвести им определенное место — для большинства людей это развлечение. Но главное тут психоанализ — и рациональный и интуитивный.
Промолчав весь вечер, теперь я привлек к себе внимание остроумными — для этого случая — замечаниями.
— Карты сказали: «…une dame de très bonne situation». Une princesse?[126]
