Это предупреждение о необходимости осторожности не отпугнуло фельдмаршала Александера, который был человеком действия. На следующий же день после встречи с Вольфом от Александера пришла радиограмма, в которой говорилось, что два высших штабных офицера из ставки немедленно прибудут в Швейцарию. Отделение УСС в Казерте готовилось обеспечить охрану, церковное содействие, устройства специальной связи и всякие прочие кадровые и украшательские мероприятия, необходимые для всей комплексной операции, которая должна была оставаться абсолютно секретной и защищенной. Именно в этот момент мы решили дать ей кодовое название «Восход»[11], отражавшее оптимизм тех дней. Если бы события развивались так, как надеялся Вольф, были бы все основания ожидать, что солнце мира взойдет над Италией в считанные недели, не позже, а то и раньше.
Вольф и его спутники вернулись в Италию днем 9 марта, в пятницу. Вольф намеревался пойти к Кессельрингу в уик-энд. Мы с Гаверницем ждали, встревоженные, но надеющиеся, никуда не выезжая со своего поста в Берне. Если бы все пошло хорошо, уже через несколько дней в Швейцарии могли бы собраться эмиссары от двух огромных армий, сцепившихся в битве в Италии еще с июля 1943 года. Мероприятия по их тайному провозу в Швейцарию и тайной встрече потребовали бы участия всего персонала, который был в моем распоряжении и в распоряжении Вайбеля. Мы уже обдумывали вопрос о подходящем месте для такой встречи.
Вайбель никогда не говорил мне, информировал ли он свое руководство о начавшихся переговорах. Его участие, даже неофициальное, в переговорах между воюющими сторонами могло бы рассматриваться педантичной Швейцарией как нарушение нейтралитета[12]. Я ни разу не спрашивал Вайбеля, доложил ли он о происходившем своему начальнику, генералу Гизану, к которому я испытывал глубочайшее уважение. Почти наверняка я не наложил бы никакого запрета на то, чтобы Вайбель обо всем рассказал ему. Вайбеля это возмутило бы, и, пожалуй, справедливо.
В тот момент я больше всего желал предотвратить любую утечку информации в прессу, поскольку результат мог оказаться гибельным. У меня никогда не возникало сомнений, что мои действия отвечают высшим интересам швейцарцев и что они, как и я, стремятся сохранить секретность и обеспечить успех операции.
Днем в воскресенье, одиннадцатого числа, Вайбель сообщил мне по телефону, что Парильи только что пересек границу в Кьяссо и позвонил ему оттуда. Он был один. Вайбель велел ему добираться поездом до Люцерна, а нас попросил в соответствующее время подъехать в отель «Швайцерхоф» в Люцерне для встречи с Парильи. Профессор Гусман был, как всегда, на месте. Вайбель, очевидно, чувствовал, что Гусман был важной психологической зацепкой, и, думаю, был прав. Вечером мы с Гаверницем выехали на машине. Поезд Парильи прибывал вскоре после полуночи.
Я впервые встретился лицом к лицу с Парильи. Благодаря описаниям Гаверница, Поля Блюма и Вайбеля у меня было ощущение, что я уже хорошо знаком с ним. По случаю пронизывающего холода на улице он был укутан в широкое красивое пальто с меховым воротником, которое, как выяснилось, когда он снял это пальто, вдвое увеличивало его габариты. Парильи одинаково свободно говорил на многих языках: на итальянском, французском и немецком, – и сказал мне несколько слов по-английски, когда мы представлялись друг другу. Он часто вставлял в свою речь на одном языке фразы на другом. Одна из фраз, которую он с удовольствием бросал в моем направлении была: «You are the boss» [ «Вы босс»]. Он оставлял приятное впечатление. У него было чувство юмора. Имелась тенденция несколько драматизировать ситуацию, но, несомненно, дело, в котором он неожиданно принял участие, было высокодраматичным и не слишком соответствовало его обычному образу жизни.
Парильи, как мы и ожидали, был очень голоден. Он сел за небольшой столик, на котором стояла приготовленная для него большая тарелка с холодным мясом, хлебом и салатом, и говорил с нами, не переставая жевать.
Понадобилось не много времени, чтобы изложить голые и неутешительные факты. Едва Вольф и три его офицера, сопровождаемые Парильи, пересекли 9 марта итальянскую границу и прошли в итальянскую таможню, как встречавший Вольфа полковник Рауф, главный инспектор СС из Милана, вручил ему письмо. Оно было от Кальтенбруннера. Вольф прочитал его, нахмурился и попросил Парильи поехать вместе с ним в его автомобиле в штаб в Фазано. В письме, по словам Парильи, Кальтенбруннер настоятельно просил Вольфа встретиться с ним в Инсбруке. Когда вся команда прибыла в Фазано, Вольф узнал, что в его отсутствие Кальтенбруннер пытался с ним связаться. Гарстер телеграфировал Кальтенбруннеру, что Вольф уехал в Швейцарию[13]. Тот факт, что сам Вольф не известил Берлин о своей поездке, и причины этого поступка немедленно возбудили самые неприятные подозрения в мозгу такого человека, как Кальтенбруннер. Поздно ночью Вольф послал по телетайпу сообщение Кальтенбруннеру в Инсбрук, принося извинения и ссылаясь на загруженность работой. Он полагал, что Кальтенбруннер может попытаться арестовать его, если он покинет свою территорию.
У Вольфа пока не было разговора с Гиммлером, но он понимал, что теперь ему скоро придется давать объяснения. Вот какие предложения он изложил в письме, переданном нам через Парильи. Якобы мы, союзники, должны вернуть ему высокопоставленных немецких пленных, равных по важности Парри, поэтому Вольф мог бы сказать, что лишь хотел организовать обмен пленными. Вольф попросил нас доставить к нему, если это возможно, оберштурмбаннфюрера Вюнше, личного друга и любимого адъютанта Гитлера, взятого в плен во Франции. Приближался день рождения Гитлера, и Вольф мог бы объяснять, что он лично и втихую занимался делом Парри, чтобы сделать сюрприз фюреру ко дню рождения. Если мы не сможем освободить Вюнше, то не могли бы мы что-то организовать с другими высокопоставленными нацистами, находящимися в тюремных камерах Франции или Англии?
Что меня здесь поразило, если, конечно, моя оценка была правильной, так это импульсивность поведения Вольфа. Он с помощью Гарстера освободил Парри, несомненно ожидая, что слухи об этом просочатся в Берлин, и в то же время ничего не сделал, чтобы прикрыть себя. Теперь сведения просочились, он попал, или попадал, под удар, и лишь теперь он начал спешно выдумывать запоздалые объяснения для того, что он сделал. Либо он считал себя более могущественным, чем был на самом деле, либо надеялся, что поддержка Гиммлера, а возможно, Гитлера, будет столь сильной, что все сойдет с рук. Или же, что было бы самым худшим, он просто не думал ни о чем наперед.
