Впервые пригласив Мими к себе, Эдди долго извинялся за отсутствие комфорта. Электричество ему отключили. Нет, денег ему вполне хватало, просто он вечно забывал оплачивать счета. Так и жил в темноте. Многие на месте Мими немедленно от него сбежали бы. А ей даже понравилось. «Я никогда раньше не встречала никого, хоть немного похожего на него. Он разительно отличался от тех еврейских мальчиков, с которыми меня знакомили родственники в Бронксе. В душе Эда была какая-то романтика. Кроме того, следует упомянуть, что в ту пору он был знаменит в своем кругу и его окружала особенная аура. У меня было чувство, будто я встречаюсь с кем-то вроде Эрнста Хемингуэя». Любопытно, что Эдди приобщил Мими вовсе не к фотографии, а... к стрельбе из револьвера. «Он возил меня на стрельбище или в лес, прихватив свой фронтовой «люгер». Эдди любил оружие». В 1957 году, через год после женитьбы Боба, Эд удивил всех своих знакомых, объявив, что женится на Мими.
На свадебных фотографиях, сделанных Джорджем и Бобом, Эдди выступает в ермолке. Никто не знал за ним каких-либо религиозных убеждений, и этот головной убор многим показался неуместным. Возможно, ермолка означала его отчаянную попытку остепениться и изменить образ жизни на общепринятый. Мими в белом платье была неотразима. Ее красота и стройность в глазах семейства Файнгерш казались скорее недостатком, и это впоследствии сослужило ей плохую службу.
В качестве свадебного путешествия Эдди предложил Мими сопровождать его в Лондон, где он снимал очередной репортаж. Затем супруги совершили длительную поездку по Западному побережью Америки. По пути они останавливались у Дороти Лендж, высоко ценившей работы Эдди. Наконец, как все американские молодожены, Эд и Мими посетили Лас-Вегас.
Поселились они в Гринвич-Виллидж, неподалеку от Джулии Скалли. Джулия, успевшая расстаться с мужем, время от времени встречалась со старым приятелем и его молодой женой в таверне «Уайт хоре». Однако весь этот «American way of life»5 был не более чем иллюзией. Очень скоро выяснилось, что ни Мими, ни Эдди не способны к созданию образцовой семьи. «В те годы девочкам с младых ногтей внушали мечту о счастливом замужестве, не имевшем ничего общего с действительностью. Мы были совершенно не готовы к трудностям реальной жизни. Эдди все больше пил. Как люди представляют себе алкоголика? Вот он, мертвецки пьяный, приползает вечером домой, валится на диван и храпит до утра. На самом деле все гораздо сложнее. Алкоголь лишает аппетита и разрушает человека. Я старалась делать все то, чему меня учила мать, готовила Эдди домашнюю еду, но он почти ничего не ел, только пил. Он худел и худел, на глазах превращаясь в страшилище». Эдди пил все больше не в последнюю очередь из-за того, что у него становилось все меньше работы. Причиной его депрессии, помимо подсознательной тяги к саморазрушению, подтачивавшей его еще с военных лет, служила измена его профессии. В конце 1950-х годов искусство фотографии совершило крутой поворот, что и толкнуло Эдди на край бездны.
Наступала эра телевидения, и журналы были вынуждены считаться с этим. В начале 1950-х только девять процентов американских семей имели телевизоры. К концу десятилетия эта цифра выросла до 80 процентов. Такие сериалы, как «Бонанза» или «Я люблю Люси», стали не менее популярными, чем кинофильмы, а такие актеры, как Эд Салливан или Дик Ван-Дайк, — не менее знаменитыми, чем голливудские звезды. Страницы «Life» или «Newsweek» перестали быть единственным источником мировых новостей, представленных наглядно, в виде картинок. У истории, прежде писавшейся исключительно на бумаге, появился мощный конкурент, и фотография была вынуждена эволюционировать, приспосабливаясь к новым условиям. «Инициатором перемен выступил главный художник журнала «McCall's» Отто Сторч», — вспоминает Джордж Цимбел. Раньше текст выполнял вспомогательную функцию, был своего рода подспорьем для картинки, которая рассказывала историю и доносила до читателя нужную информацию. Отныне фотография превратилась в простую иллюстрацию к тексту. Кроме того, ее начали использовать в качестве элемента оформления заголовков или буквиц — порой они наползали, например, на прическу манекенщицы или располагались на фоне облаков или пейзажа. Одним словом, фотография утратила свой царственный статус, вынужденная делить власть с журналистом и художником. «Всем нам пришлось переучиваться, — продолжает Цимбел. — Лично я занялся индустриальной фотографией. Владельцы предприятий платили за снимки заводов, цехов, рабочих кабинетов... И предоставляли нам полную свободу действий. Я страшно увлекся этой темой и сделал несколько потрясающе интересных репортажей, посвященных человеку труда. Даже Картье-Брессон брал подобные заказы. То же самое мог бы сделать и Эдди, но он почему-то никак не желал отказываться от своих «историй в картинках», хотя продолжать работать по-старому стало невозможно». Его друг и одаренный инженер Боб Швальберг, со своей стороны, уехал работать в компанию «Лейка», стремившуюся улучшить качество выпускаемых фотоаппаратов и повысить их конкурентоспособность. Но Эдди сохранил верность «Никону». Он считал японские фотоаппараты самыми лучшими и со времен Второй мировой войны упорно бойкотировал любые немецкие товары. Выбор Швальберга он воспринял как предательство. Между ними произошла крупная ссора, положившая конец их дружбе.
Итак, Эдди, лишившись привычной работы, постепенно все острее ощущал одиночество. Ни редакциям, ни читателям больше не требовались прославившие его «pictures stories». Даже самые верные издания перестали покупать у него фотографии. «Знаете, — говорит Цимбел, — никто не любил Эдди больше Роберта Стайна. Но Боб был прежде всего деловым человеком. Если время требовало сменить курс, он его менял — любой ценой. Что не мешало ему помогать Эдди, насколько это было в его силах. Нью-Йорк есть Нью-Йорк..»
Одновременно зрела и еще одна техническая революция. Фирма «Кодак» только что наладила выпуск фотобумаги типа С (улучшенной версии «Ektacolor Printpaper»). В сочетании с пленкой «Kodacolor» она позволяла получать цветные снимки почти с таким же количеством оттенков и полутонов, что и черно-белые. Эдди, который не верил в цветную фотографию, вроде бы как-то заявил: «Аппараты улучшаются, но фотография остается прежней». Тем не менее журналы начали активно переходить на цветные снимки, оттеснив черно-белое фото на обочину, а затем и вовсе отказавшись от его использования. В конце 1959 года номер «Photography Annual» вышел с редакторской колонкой, в которой говорилось: «Это было великое десятилетие! Но наступающие шестидесятые достигнут еще большего величия!» К Эду Файнгершу это не относилось. «Я бы сказала так: мир, к которому он принадлежал, просто-напросто исчез», — заключает Джулия Скалли.
