После этого он только и делал, что подзадоривал всех присутствующих своими остроумными замечаниями.
Я никогда не видел его в более оживленном настроении. Но на следующее утро он погрузился в глубочайшее уныние. Я пришел к нему довольно рано. Биль сидел за своим столом, неподвижный и молчаливый. Я осторожно вошел на цыпочках, решив, что он сосредоточился над рассказом.
— Войдите, Эл. — В руке он держал фотографию. — Это Маргарет, полковник. Я хочу, чтобы вы имели ее карточку. В случае, если со мною приключится какая-нибудь беда, я прошу вас взять ее под свое покровительство.
Вид у него был убитый и безнадежный. Он подошел к окну и посмотрел на улицу.
— А все-таки я по-своему люблю этот старый печальный город умирающих душ.
— Какое, черт возьми, это может иметь отношение к вашему унынию?
— Никакого. Только фарс кончен, полковник. Есть ли у вас чем заплатить? Давайте выпьем. Нам все равно когда-нибудь предъявят счет.
Я не понимал причины этого внезапного припадка уныния, но вино оказалось не в силах разогнать его. Искрящаяся обаятельная веселость прошлой ночи исчезла. Яркие тона спектра сменились темными и мрачными.
Раз ночью — холодной, сырой, жесткой ночью — мы с Билем бродили где-то в восточной части города.
— Помните того парнишку, которого электрокутировали в тюрьме? — сказал он мне. — Я покажу вам сегодня жизнь, еще более трагичную, чем смерть.
Лица, утратившие человеческий облик, до того изрубцованные и изможденные страданием, что кожа на них казалась похожей на паутину, выглядывали из всех закоулков и подвалов.
— Это оборотная сторона «волшебного профиля». Вы не увидите его на нашем божестве. Оно скрывает ее.
В устах Биля — задолго до того, как он написал рассказ под этим названием, — «волшебным профилем» обозначалось лицо, изображенное на долларе.
Мы свернули за угол в темную, грязную улицу. Какой-то ужасный, опустившийся оборванец, тяжело волоча ноги, прошел мимо нас. Он был трезв. Голод (если вы сами когда-либо испытывали голод, вы безошибочно прочтете его на лице ближнего) — голод смотрел на нас из этих жадных глаз.
— Эй, друг! — Биль поравнялся с ним и сунул ему в руку бумажку.
Мы пошли дальше. Через минуту оборванец нагнал нас:
— Простите, мистер, вы ошиблись, вы дали мне двадцать долларов.
— Кто вам сказал, что я ошибся? — Портер оттолкнул его. — Проваливайте.
На следующий день он предложил мне отклониться на четыре квартала в сторону от нашего пути, чтобы всего лишь заглянуть в бар.
— Нам нужно побольше двигаться. Мы начинаем толстеть.
Я заметил, что буфетчик приветствовал Биля дружеской улыбкой. У стойки какой-то большой толстый человек толкнул меня, чуть не выбив из моей руки стакана.
Это привело меня в ярость. Я замахнулся кулаком. Портер схватил меня за руку:
— Эта нью-йоркская свинья не думала вас оскорбить, дружище.
Та же история повторилась и в следующие дни. Когда Портер в четвертый раз пригласил меня зайти все в тот же бар, я почувствовал любопытство.
— Что вам так нравится в этом жалком притоне, Биль?
— Я разорен, полковник, а буфетчик знает меня. Поэтому я пользуюсь там неограниченным кредитом.
Разорен! А выбросил, однако, двадцать долларов на ветер!
Портер не имел никакого представления о ценности денег. Казалось, он руководствовался каким-то своим собственным мерилом.
Благодаря своей расточительности он совершенно обнищал, но причудливые вклады приносили ему богатый доход в виде опыта и удовлетворения. Возможность выявить во всем своем богатстве собственное «я» было ему дороже всех материальных благ. И, однако, он был не из тех, кто легко примиряется с пустым кошельком. Он любил тратить. Он всегда стремился играть роль хозяина. Часто он говорил мне: «Я буду иметь удовольствие заказать это на ваш счет». Окончив есть, я начинал требовать счет и шуметь.
— Бросьте вы свои тщеславные замашки. Все давно уплачено и забыто. Пожалуйста, не подчеркивайте так вульгарно своего материального благополучия.
Он любил тратить, но еще больше любил раздавать деньги. В книгу, которую он дал Сю, было вложено десять долларов. Через несколько дней после пира в «Каледонии» она явилась к нему. Я ждал Портера.
— Я пришла вернуть ему вот это. Ваш приятель, уж не помню, как его звать, забыл заглянуть в книгу, прежде чем дать ее мне.
Как раз в эту минуту вошел Портер.
— Здравствуйте, мисс Сю.
Я забыл ее имя и называл девушку то Софи, то Сарра, то «милочка».
Портер сбросил плащ, который был на нем: — Войдите, пожалуйста.
— Я пришла только затем, чтобы вернуть вам это.
Портер посмотрел на бумажку, которую она держала в руке, с таким видом, будто думал, что Сю хочет подшутить над ним.
— Что это значит?
— Это лежало в книге, которую вы мне дали.
— Это не мои деньги, Сю. Вы, наверно, сами вложили их туда и забыли потом.
Девушка улыбнулась, но в ее умных черных глазах появилось выражение глубокой признательности.
— Забыла, мистер Биль! Если бы у вас было столько богатства, сколько у меня, вы ни за что в мире не могли бы забыть, что засунули куда-нибудь хоть один грош.
— Это ваши деньги, Сю, потому что они не мои. Но вот послушайте, Сю: если мне когда-нибудь придется туго, я отыщу вас и попрошу вас накормить меня обедом. А если у вас настанут черные дни, постучитесь в эту дверь.
— Не много найдется на свете таких людей, как вы, господа. — Лицо девушки покраснело от удовольствия. — Мы с Мэм думаем, что вы не иначе, как принцы.
На полдороге к вестибюлю она обернулась:
— Я знаю, что эти деньги были ваши, мистер Биль. Спасибо.
Представьте себе человека, который стоит на высочайшей вершине над всем миром и созерцает людской поток стремительно проносящейся мимо него в вечно меняющейся пышной процессии жизни. Каждый образ запечатлевается на живом негативе его души, каждая картина дает другие неожиданные оттенки, другую игру светотени. Таким человеком был по отношению к жизни Биль Портер.
Для него не существовало однообразия «мира, обескровленного умозаключениями», не существовало «жизни, движимой рутиной». Вечно новая, вечно неожиданная, вечно увлекательная, волнующая драма захватывала его ум своим юмором и трагизмом, потрясала его душу своими радостями и скорбями. Подчас она раздирала ему сердце и ввергала его в отчаяние, но никогда не казалась неинтересной или скучной. Портер беспрестанно жил в трепещущем, напряженном возбуждении, ибо он был из тех, кто умеет вслушиваться в громкий гул вечно мятущегося полуслепого человечества и понимать его. У него всегда был нерешительный вид человека, который с трепетом ждет чего-то; казалось, будто он только что пережил приключение или собирается выйти ему навстречу. Всякий раз, как я видел Биля, с губ моих сам собой срывался вопрос: «Что случилось, Биль?» Его манера держаться возбуждала любопытство. Я почувствовал это еще в тот день, когда он, спускаясь с веранды американского консульства, начал тихим высоким голосом свою торжественную юмористическую лекцию о положении питейного распивочного дела в Мексике.
