В течение всей войны они старались обмениваться посланиями со своими друзьями — Вехтеном, Олдрич, Пикассо. В январе 1915 года с горечью узнали о болезни и смерти Евы Гуэль. Из письма Пикассо: «Моя бедняжка Ева умерла. <…> Хорошо бы свидеться с тобой, ведь мы были так долго разделены. Буду рад поговорить с таким другом, как ты». Первая мировая война на время разъединила обе стороны, но, тем не менее, письмами они обменивались регулярно, хотя иногда трудно было установить местопребывание адресата.
В мае 1917 года прогремел балет Парад композитора-модерниста Эрика Сати́, созданный «Русским балетом» Дягилева в сотрудничестве с Пикассо. Пикассо, работая над эскизами к балету в Италии, делился с Гертрудой: «У меня под началом 60 танцовщиц. Я отправляюсь в постель очень поздно. Я знаю всех римских женщин». На что Гертруда с хитрецой ответила, что не разобрала слово после цифры 60, прося пояснить. Вообще, вся переписка, а сохранилось около 250 писем и открыток, не оставляет никакого сомнения в поистине близких, чуть ли не родственных отношениях обеих женщин с Пикассо. Письмо Токлас от 26 февраля 1918 года: «Дорогой Пабло, посылаю варежки — первая пара предназначена тебе — они принесут удачу». В 1918 году Пикассо женился на Ольге Хохловой (Ольга стала его первой женой), и он пригласил Гертруду познакомиться с ней, извинившись, что задержался с сообщением об этой новости на несколько недель. Гертруда ответила: «Мой дорогой Пабло. Ну что ж… всему свой черед, как и воспоминаниям нашей молодости; но таково состояние дел, и мы вскоре встретимся, по крайней мере, после Рождества».
Все члены семьи Стайн перенесли войну относительно спокойно, без потерь. Лео перебрался в Америку, оставив Нину Озиас одну. Письма с признаниями в любви она получала регулярно, но Лео не стеснялся упоминать о своих любовных приключениях. Майкл не уезжал их страны, проживал недалеко от Парижа, чтобы иметь возможность наблюдать за домашним имуществом (картинами, в первую очередь) и вести банковские дела. В отсутствие сестры он на коротко время заглянул на улицу Флерюс и позаботился о судьбе оставленных там картин. Некоторые из них были упакованы и перенесены в безопасное место, некоторые сняты со стен и размещены на полу (прислоненными к стене).
Началось мирное время.
Новые веяния охватили столицу Франции, новые лица привнесли в парижскую жизнь совершенно иной характер жизни. Послевоенный Париж стал спокойной и притягательной гаванью не только для французов, сдвинутых с насиженных мест ураганом войны, но и для беженцев из других стран. Октябрьская революция в России принудила многих представителей интеллигенции и искусства искать убежище на Балканах и во Франции. Большая часть их осела в Париже. Направление потока, как и его национальный состав, были вполне объяснимыми. Среди пришельцев заметно было необычно большое количество американцев, как участников войны, так и вновь прибывших.
Волонтеры-американцы наводнили Францию во время войны, работая шоферами на машинах скорой помощи, санитарами, а то и просто подсобными рабочими в Американском корпусе Красного Креста. Среди добровольцев были десятки молодых писателей — Дос Пассос, Малкольм Коули, Эрнест Хемингуэй, Эдмонд Вильсон и др.
Но окончилась война, и многие из этих молодых людей, включая и солдат, либо сразу остались жить во Франции, либо, заглянув домой на короткое время, возвратились. Они, заметив, что происходило в их собственной стране в 20-х годах, попросту решили, что Америка на грани культурного застоя, если не деградации. Причин для недовольства было предостаточно: введение цензурных ограничений, как в киноискусстве, так и в литературе, усиление расовой неприязни, рост влияния Ку-клукс-клана, вызванный фильмом Рождение нации в 1915 году, религиозное засилье, пуританско-протестантское ханжество в вопросах секса и гомосексуализма, в частности. Не мог понравиться и введенный в июле 1920 года ‘сухой’ закон.
Франция же обладала аурой творческого созидания, служила центром развития всех видов искусств и течений. Здесь писатели, композиторы, художники могли совершенствоваться, оттачивать мастерство в условиях практически полного отсутствия ограничений.
Атмосфера Парижа дышала вольнодумием, свободой самовыражения. Пестрота и разнообразие культурной жизни не могли не привлечь молодежь. Особенно ту ее часть, которая искала творческой новизны и общения — дадаизм, экспрессионизм, символизм был к их услугам. Экспрессионизм через несколько лет после окончания войны получил теоретическую основу в манифесте Бретона: «Диктовка мысли вне всякого контроля со стороны разума, вне каких бы то ни было эстетических или нравственных соображений». Война убедила многих, что жить надо мгновением, презирая скуку и богатство. Американцы, особенно американки, обнаружили и свободу сексуальной жизни. Наполеоновский кодекс не считал преступлением гомосексуальные связи по взаимной договоренности. Такой стиль жизнь был немыслим в Америке. Для женщин Париж оказался местом, где они могли жить, работать и любить, как им заблагорассудится, являясь своего рода очагом восстания против гетеросексуальных оков. Не желая оставаться в стороне от культурной жизни, перебравшиеся в Европу лесбиянки открывали книжные магазины, принимали участие в работе издательских учреждений, театральной жизни, различных клубах и обществах. Более обеспеченные открывали частные салоны. Между 1921 и 1924 годами число американцев в Париже подскочило с 6 тысяч до 30; в основном то были начинающие писатели, художники и музыканты обоих полов. Они перебирались в город огня и света, находя там свободу существования, вдохновение и полет мысли, как нигде в другом месте. Как выразилась позднее Гертруда, важным оказалось «не столько, что она [Франция] давала, а то, что она не отбирала». Париж притягивал американцев разнообразием и интенсивностью социальной жизни. Кафе и бистро Монмартра переполнились, там возникали и обсуждались идеи, там проходили споры и драки. Художник Франсис Роуз, едва прожив несколько месяцев в городе, заметил: «В Париже все ругались со всеми». Экономически страна была разорена, но это обстоятельство даже оказалось на руку американцам — курс доллара настолько превышал франк, что за двадцать долларов в неделю можно было вполне безбедно жить. Несколько сантимов позволяли допоздна сидеть за столиком и даже там дремать — официантов инструктировали не будить спящих. Не было еще в истории Соединенных Штатов периода, как первые три десятилетия XX века, когда бы такое большое число артистов, художников, музыкантов, писателей, издателей покинуло родные места и устремилось к чужим берегам. Десятки историографов и литературоведов сфокусировали исследования на этом периоде, пытаясь понять подобный феномен. Обследование отелей и квартир в районе Монпарнаса показало, например, что его вполне можно было принять за американскую деревню, а французские официанты, консьержки и владельцы лавок сошли бы скорее за экзотику. Небольшого набора французских фраз вполне хватало на ежедневные нужды.
