Книги Сильвия подбирала по своему вкусу. Ныне трудно представить себе, что книга Лоуренса Любовник леди Чаттерлей была запрещена к продаже как в Англии, так и в США. Но у мадмуазель Бич книгу эту можно было приобрести. Сильвия попробовала силы и в издательской сфере, заслужив особое место в истории литературы: благодаря ее усилиям вышел в свет роман Джойса Улисс[31]. Не удивительно, что Гертруда и Элис стали едва ли не первыми подписчиками магазина. Сильвия уже прочла Нежные почки и Три жизни, а потому чрезвычайно обрадовалась появлению в ее магазине именитых женщин. Гертруда, не обнаружив некоторых из своих публикаций, презентовала магазину личные экземпляры. Чужими книгами она интересовалась редко, в основном своими. По мнению Сильвии, подписчиками Гертруда и Элис стали из чисто социальных нужд. Дружба между Гертрудой и владелицей магазина сохранилась надолго, хотя однажды пережила спад, после того, как Гертруда, недовольная публикацией Улисса, прервала членство в магазине и отдала предпочтение конкуренту — Американской Библиотеке, расположенной на правом берегу Сены. Но, как заметила в своих воспоминаниях Сильвия Бич, «…цветы дружбы увядают, дружба увядает… Но также увядает и обида».
Магазин, ставший одним из культурных центров англоязычной эмиграции, просуществовал до 1941 года. С появлением немцев в Париже девушка успела запрятать книги, но не себя — ее интернировали на 6 месяцев как представителя враждебной страны. Выйдя под подписку из заключения, Сильвия Бич ушла в подполье и дожила до освобождения[32].
Сильвия Бич, особенно в первые годы существования магазина, приводила по субботам на улицу Флерюс как молодых, начинающих, так и известных авторов, очутившихся временно в Париже. И это оказалось важным для возрождения третьего центра культурного притяжения — салона на улице Флерюс, 27. Там многое изменилось с довоенных времен. Распались старые связи, повзрослели и изменились участники прежних сборищ и вечеров. Умер Гийом Аполлинер, душа артистической колонии в Бато Лавуар. Гертруду потрясла его смерть. С первого же знакомства они испытали взаимное и искреннее уважение. Аполлинер стал провозвестником кубизма, всячески отстаивая, разъясняя и продвигая его в искусстве. В этом он был как бы соперником Гертруды, но она никогда не ревновала к его лидерству.
Женился Пикассо и переехал жить на юг Франции. Там же на время обосновался и Матисс.
Настало время уделить внимание себе, попытаться вернуться к прежней деятельности — чтению, писательству и, конечно, приему гостей. И вскоре на обновленную квартиру на улице Флерюс, 27 зачастили посетители — любопытные визитеры с американского континента, прежние и новые парижские друзья.
«Наш дом опять стал салоном», — вспоминала Токлас. К привычным посетителям добавился постоянный поток солдат. Однажды их посетили сразу семеро — все считали себя поэтами. Один из них оставил Гертруде поэму для прочтения. Позднее Гертруда обнаружила, что стихи принадлежали Джону Донну, английскому поэту эпохи барокко. Гертруда пришла в ярость, и шутнику дорога на улицу Флерюс была закрыта.
Появилась новая машина, от старого грузовика пришла пора избавиться. Новый автомобиль марки Форд прибыл безо всяких ‘фокусов’ вроде часов, зажигалки и т. п. Машине и присвоили соответствующее имя Годива — легендарной английской графини XI века, проехавшей обнаженной по городу на лошади в знак протеста против завышенных налогов.
Новую машину в полной мере опробовали в 1922 году, прокатившись на юг Франции. На юге они остановились в Сан-Ремо и, хотя планировали провести там короткое время, задержались до весны 1923 года. Затянувшееся пребывание в Сан-Ремо, сказочно красивой местности, с почти пасторальной тишью, разлившейся над спокойными речушками и каналами, позволило женщинам отойти от тягот военного времени. «Впереди, — писала Гертруда, — лежали дружеские отношения, впереди лежала вражда, впереди лежало многое другое, но никакой неустроенности».
Хотя в 20-е годы Стайн и не могла похвастаться количеством публикаций, она продолжала оставаться ведущей фигурой среди творческого анклава эмигрантов.
Салон приобрел ‘литературный характер’. Заменить Лео с его лекциями и дискуссиями об изобразительном искусстве было некому. То ли дело литература, которая поглощала внимание и время все больше и больше. Элис Токлас сделала любопытное замечание в статье в Нью-Йорк Таймс от 6 августа 1950 года, ретроспективно заглянув в то время: «Американские женщины-писательницы, поэтессы и обозреватели мод вернулись домой с начатом войны, а после войны их заменило молодое поколение американцев, прибывших в Париж для занятий литературным сочинительством, полагая, что кафе на улицах города <…> и Бодлер заразительно полезны для их ремесла». И эта молодежь зачастила на улицу Флерюс. Еще не оформившие свои взгляды, не закосневшие в своих привычках, нуждавшиеся в лучшем понимании происходящего вокруг них, они нашли в Гертруде Стайн наставника, новатора, лидера с революционным подходом в искусстве. На улице Флерюс их ждали дружеская атмосфера, совет и открытость. «Посетить мисс Стайн все равно как посетить школу» — выразился чилийский художник Геварра.
Салон приобрел дискуссионный характер, и Гертруда не скрывала того факта, что ее интересовали новые люди, новые идеи, умеющие привлечь внимание как хозяек салона, так и присутствующих. Бесстрастные вторично не приглашались, скучающие больше не появлялись.
Гертруда обладала удивительным свойством вселять энтузиазм в собеседников; но вместе с тем на подобных вечерах получала удовольствие и сама, сталкивая различные мнения, ставя слушателей иногда в курьезное положение. В одном из своих эссе еще в 1895 году она писала: «споры для меня все равно как воздух, которым я дышу». С годами она все больше нуждалась в подобном ‘воздухе’. Вспоминает Брейвиг Имс:
Как сейчас вижу ее, величественно восседающего римского императора, таящего глубокое, злокозненное удовольствие от смертельной схватки, которую она же и зачала среди своих гостей. Она была крайне искушенной во французском искусстве «brouille»[33], но обладала сверх того умением заваривать свары между людьми, не накликая на себя и тени подозрения.
Стайн, безусловно, знала искусство хорошей схватки. И в такой же степени хорошо понимала, что участники ‘несут ее содержание в народ’, говоря попросту, сказанное на вечерах становится достоянием всего артистического Парижа. Не добившись в двадцатых годах литературной славы (ее придется подождать до середины 30-х), она использовала салон как одно из средств, чтобы оставаться в центре событий и тем самым приобрести особый статус чуть ли не имперского положения и влияния. По словам очевидцев, иногда очередным солнечным утром, когда Правый берег заполнялся народом, прохожих охватывала галлюцинация. Из-за угла появлялось видение великого Будды на колесах, беспорядочно прокладывающего себе путь по главной магистрали города, не обращающего внимания на насмешки и проклятья, божественно презирающего судьбу простых смертных, осмелившихся двигаться по той же улице. Внезапно видение становилось совсем реальным: то была всего лишь мисс Гертруда Стайн, целеустремленно направлявшаяся по какому-то делу в своем Форде. Мисс Стайн выглядела массивной, монументальной, величественной; она являла собой все великолепие окружающего ландшафта.
