Перевод в Рудовку, апрель 1950 года
В марте 1950 года к нам приехал комендант Филиппенко. Каждый месяц мы должны были являться к нему, чтобы подтвердить, что никуда не сбежали. Поскольку колхоз в Федерошенье не мог прокормить всех высланных, было решено перевести в другое место пять литовских семей. Нас с Тони отправляли в колхоз имени Молотова в Рудовку. В апреле за нами приехали грузовики. Рудовка находилась в десяти километрах от районного центра Жигалово на берегу Лены. Нам выделили дом, который раньше занимали работники геологической экспедиции. Под полом мы обнаружили не меньше 250 килограммов мерзлой картошки, которая была почти не пригодна для еды. Это оказалось своеобразным подарком, так же как и железная печь, стоявшая посередине комнаты. Ее следовало топить день и ночь, чтобы сохранять сносную температуру в доме.
На новом месте мы оказались во власти у коменданта Демченко. Мы принадлежали ему как рабы и не смели без его разрешения покидать деревню и не могли отправиться даже в Жигалово, где было подобие цивилизации — там имелись больница и магазины. В Федерошенье не было ничего подобного. Местные жители приходили посмотреть на нас. По округе разнеслась молва, что к ним поселили спекулянтов, у которых много вещей. На нас пришел поглазеть даже председатель сельсовета, правда, его больше заинтересовала Гражина, дочь Антонины, которая уже превратилась в красивую девушку.
Нам дали пилу и рубанок, и я смастерил стол и пару лавок. Мы также сделали кровати. С наступлением ночи в новом жилище на нас устроили нашествие вездесущие клопы. Спать мы не смогли и проснулись утром с головной болью. Весь следующий день мы ошпаривали кипятком каждую щель в доме. Затем я отправился в Жигалово и принес оттуда порошок, который по совету аптекаря смешал с негашеной известью. Этой смесью я выкрасил дом изнутри. Благодаря этим мерам мы смогли избавиться от клопов. Меня постоянно удивляло, почему все дома в России кишат этими кровососущими паразитами.
Жизнь на новом месте оказалась не такой хорошей, как в Федерошенье. Среди прочих лиц, переселенных в Рудовку, был Йеншай. Его отец одно время жил в Соединенных Штатах и сумел скопить кое-какие деньги. Он купил 25 гектаров земли, построил дом и таким образом стал собственником. Затем он вернулся в Литву. Его обвинили в спекуляции и выслали в Сибирь. Когда он умер, я сколотил ему гроб и помог похоронить. Его сыну Йонасу я как-то раз задал вопрос: «За что вас выслали? Ты ведь воевал на стороне Красной армии». Действительно, в армию его призвали в 1944 году. Вот что он мне рассказал.
Мы взяли в плен штаб полка одной из частей Вермахта. Я до сих пор не понимаю, как немцы решили сразу, без сопротивления, сдаться врагу. Они сложили оружие, и их отвели на допрос. Советским командирам понравилась одежда и личные вещи вражеских офицеров: сапоги, кожаные плащи, часы и прочее. Они решили завладеть этими вещами и приказали солдатам пристрелить немцев. Мы вывели их из блиндажа и заставили снять с себя одежду. Майор Вермахта с отвращением посмотрел на нас и начал раздеваться, его примеру последовали остальные офицеры. Когда они остались в одном исподнем, их расстреляли. Немцев было восемь человек.
Йонас далее рассказал мне, что не смог забыть случившееся, потому что в убийстве немцев не было военной необходимости. Никакого боя не было, пленных просто ограбили и убили. Его постоянно преследовали воспоминания о тех презрительных взглядах, с какими на них смотрели перед смертью немецкие офицеры. Йонас не раз открыто заявлял о своем неприятии содеянного, и это в конечном итоге привело его в Сибирь.
Весной колхозные коровы выглядели просто жутко, им снова пришлось перезимовать на открытом воздухе. В коровники переводили только тех коров, у которых были телята. Остальным животным каждую долгую зимнюю ночь приходилось дрожать на улице от холода. Утром их пригоняли пить к источнику, который не замерзал даже зимой. Никакого корма коровам, разумеется, не давали. Неспособных давать молоко животных отбраковывали и забивали, их мясо шло в пищу. Мы жили недалеко от фермы и иногда получали легкие и печень за то, что помогали разделывать туши.
Нам сообщили, что мы можем вести индивидуальное хозяйство. Желающим давали гектар земли возле дома. Те, кто отказывался от такого предложения, получали лишь четверть гектара для посадки картофеля для домашних нужд. Согласились с первым предложением лишь я да литовец Гога. Другие переселенцы не поняли нашего решения, полагая, что мы тем самым до конца жизни привязываем себя к этой земле.
В Литве домашний скот обычно пасся возле домов, и поэтому почва была хорошо унавожена. Земля на берегах Лены была неплохой. Если в нее добавлять глину и песок с перегноем и хорошо обрабатывать, то можно было получать до шестнадцати тонн картофеля с гектара. Я вспахал на двух лошадях с плугом сорок соток земли. Соседи с любопытством наблюдали за тем, как я сажал картошку, закапывая ее на глубину пять сантиметров. Они посмеивались надо мной, считая, что я поступаю неправильно и сажать картофель нужно глубже, потому что жарким летом клубни просто выгорят под лучами солнца. Однако я еще в детстве получил хорошие уроки сельскохозяйственного труда в Фихтенхоэ от Арно Бремера и от других фермеров. Когда мой отец заболел, я фактически сделался сельскохозяйственным рабочим и до призыва в ряды Вермахта в 1943 году выполнял самую разную работу в саду и на полях. Так что в посадке картофеля я разбирался неплохо и в советах не нуждался.
В этих местах русские сажали картошку глубоко, близко к слою вечной мерзлоты. Из-за холодной почвы она плохо вызревала. Я заметил это, еще когда жил в Федерошенье. Не до конца созревшие клубни часто пожирались червями. Вряд ли можно было назвать урожаем менее тонны картофеля с гектара. В Литве собирали 3–4 тонны с гектара, а иногда и больше. В соответствии с государственным планом под картофель отводилось 50 гектаров земли. Начальство диктовало колхозникам свои законы и не желало никаких нововведений.
Мое картофельное поле вскоре показало удивительные результаты — появились ростки. Утром и вечером я добросовестно окучивал борозды. Ботва очень быстро выросла и окрепла. Сорок соток, вспаханных и засеянных мною, дали урожай в 117 мешков картофеля. Днем я работал на колхозных полях, а по ночам, при свете луны, собирал урожай картофеля. Я занимался его сбором до 7-10 сентября, когда ударили заморозки и ночью температура нередко опускалась до минус восьми градусов. На нашем огороде Тони и Гражина выращивали огурцы, лук, капусту и свеклу. Мы были единственными в деревне, кто собирал урожай помидоров. Люди со всей округи приходили посмотреть на наше подсобное хозяйство. Теперь у нас был хороший запас картофеля, который гарантировал возможность пережить очередную зиму и не умереть с голоду. Мы даже сумели продать излишки и на вырученные деньги купили все необходимое, включая керосин для лампы и даже сахар. Смогли мы также и приодеться, купив себе стеганые телогрейки.
