Вот самая добродушная ленинская ругань: о, мудрецы! Бывают же такие комики! Чудаки! Шутники! Наивные люди! О, комедианты! Вы — просто слезоточивые дурачки, слюнтяи. Кисейные барышни да жеманные юноши, которые «читали в книжке» и вычитали одни жеманности. Кисляи поганые, мямли, нытики, слякоть, ученые дураки и старые бабы. Святенькие, но безрукие болваны. Милейшие поросята, болтуны, оболтусы, шуты гороховые, совсем безголовые люди, пустомели, хвастуны, слепцы, тупицы первого ранга, круглые дураки, не люди, а жалкие тряпки. Пустозвонный болтун, болван, путаник первого ранга, пустолайка, поросеночек, милейший добряк, миляга, сладенький дурачок, дура петая, махровая. О, теленок! Дитя! Поистине образец растерянного, слезоточивого и импотентного филистера! О, какое убожество! О, лицемеры! Эти глупые, истерические существа, я так зол, так зол!..
Ругань покрепче: сами по себе вы — гробы повапленные. Душонка у вас насквозь хамская… Какая презренная холопская фигура! Негодяй! Сукин сын, подлец, архижулик, архимерзавец, паскудная гнида, грязная сволочь. Мазурики, подонки, каналии, лакейские души, прохвосты, хамы, архипройдохи. Сволочь и дурни! Дурачье и сволочь! Мерзавцы!.. Негодяи, которые плюют и блюют на нас.
Самый высокий градус брани: дать в морду… наплевать в харю… вдрызг уничтожить, смешать с грязью… втоптать в помойную яму… выпороть жестоко и публично… пороть всурьез… бить и драть… бить в три кнута… слизняки, шваль, гадины, вонючки, говно, говняки… нелюди, а слизь и мерзость. Мы его высечем так, что до новых веников не забудет. Вас надо четыре раза расстрелять.
Столь же часто Ленин сравнивал своих противников с животными. Это дикие и бешеные собаки, сторожевые псы, тигры, ослы, шакалы, свиньи, акулы, пауки, клопы, блохи, пиявки, могильные черви, вонючие насекомые, гиены, стервятники, а также «мастодонты и ихтиозавры, ибо «зубры» для них слишком почетное название». Среди такого зоопарка даже «страус», «комнатная собачка» или «нахохлившийся индюк» выглядят почти как похвалы.
В поисках выразительных красок Ленин прибегал и к сочным выражениям, взятым из половой области: языкоблудствовать вовсю, пачкать языкоблудством, языком распутничать, кастрировать, публичный дом, общедоступная сводница, «выкидыш, недоносок, ублюдок», труположство и т. д. Особое внимание уделено проституткам: здесь и просто «проститутки», и «проститутки либерализма», и «публичные мужчины»… Но знаменитого выражения «политическая проститутка», которое приписывается Ленину, в его сочинениях нет.
Нередко ленинская ругань обращается и на «своих»: арестовать паршивых чекистов… сажать коммунистическую сволочь… подвести под расстрел чекистскую сволочь. Мы будем достойны лишь того, чтобы нам все плевали в рожу. Нас всех… надо вешать на вонючих веревках.
Однажды Ленин прочитал целую лекцию о ругани товарищу, который упрекнул его за резкие слова.
«До сих пор я думал, что имею дело с взрослым человеком, а теперь смотрю на вас и не знаю: не дитя ли вы или по ряду соображений, ради моральности, хотите казаться дитятей. Вас, видите ли, тошнит, что в партии не господствует тон, принятый в институте благородных девиц. Это старые песни тех, кто из борцов-революционеров желает сделать мокрых куриц. Боже упаси, не заденьте каким-нибудь словом Ивана Ивановича. Храни вас Бог — не вздумайте обидеть Петра Петровича. Спорьте друг с другом только с реверансами. Если бы социал-демократия… применяла бы беззубые, никого не задевающие слова, она была бы похожа на меланхолических пасторов, произносящих по воскресеньям никому не нужные проповеди».
Владимир Ильич с удовольствием вспомнил, как великолепно бранился Маркс и как другие революционеры умеют «так замазать морду противника, что он ее долго не может отмыть»… «Маркс и Энгельс в «хорошем тоне» смыслили мало, — замечал Ленин, — не долго раздумывали, нанося удар, но и не хныкали по поводу каждого ими полученного удара. «Если вы думаете, — писал однажды Энгельс, — что ваши булавочные уколы могут пронзить мою старую, хорошо выдубленную, толстую кожу, — то вы ошибаетесь». «Говорят: боритесь, но только не отравленным оружием», — замечал Ленин по поводу ругани и возражал на это слегка измененной евангельской фразой: «Поднявшие отравленный меч от отравленного меча и погибают».
Резкости и обидные выпады, считал Ленин, — это своего рода прием борьбы. В. Адоратский вспоминал: «Владимир Ильич, смеясь, говорил, что он этот прием хорошо знает: цель этого приема состоит в том, чтобы заставить противника в злобе наговорить лишнего, написать в состоянии раздражения какие-нибудь глупости. После того как противник на такую удочку попался, — тут-то его и можно разделать». «Люблю я, когда люди ругаются, — писал Ленин, — значит, знают, что делают». Однажды он сказал товарищу, с которым спорил: «Меня раздражает ваш дипломатический или, вернее, парламентский тон! Говорите же, ругайтесь, возражайте!»
«Борьбы не бывает без увлечения, — писал Ленин. — Увлечения не бывает без крайностей; и, что до меня, я всего больше ненавижу людей, которые в борьбе… видят прежде всего «крайности». Меня всегда подмывает — извините — крикнуть этим людям: «по мне уж лучше пей, да дело разумей».
Была ли ругань Ленина совершенно лишена «личного чувства», как у Рахметова? Во всяком случае нередко после обмена яростнейшей бранью он мирился со своими противниками. И тогда полностью восстанавливал с ними дружеские отношения. Никакой «тени прошлого» не оставалось: все сказанное мгновенно предавалось забвению. Предлагая в одном случае примирение своим противникам, он замечал: «Все личное (неизбежно внесенное острой борьбой) пойдет в минуту насмарку». «Когда Ильича противник ругал, — писала Крупская, — Ильич кипел, огрызался вовсю, отстаивал свою точку зрения, но когда вставали новые задачи и выяснялось, что с противником можно работать вместе, тогда Ильич умел подойти ко вчерашнему противнику как к товарищу. И для этого ему не нужно было делать никаких усилий над собой».
Сколько резких слов Ленин потратил, например, на Троцкого. «С Троцким, — ядовито замечал он, — нельзя спорить по существу, ибо у него нет никаких взглядов». Он клеймил Троцкого как пустозвона, проходимца, негодяя, мерзавца, шельмеца, тушинского перелета, Ноздрева, Балалайкина, Тартарена из Тараскона, Иудушку… Но после всего этого в ноябре 1917 года невозмутимо назвал «лучшим большевиком». «У нас нет ни тени озлобления против лиц… У нас нет чувства мстительности», — замечал Ленин о большевиках. «Никому из нас не приходит в голову брать что-либо назад или хныкать по поводу «озлобления спора».
